по скользкому полу, после чего носом об пол, после чего несколько пар рук, бросившихся к телу, после чего подъем тела и продолжение шествия как ни в чем не бывало, или казалось, что как ни в чем не бывало; застолье с грузинскими кинематографистами в зелено-голубых горах, где шашлыками занималась стайка сплошь взлетевших к вершинам, а опекал их могучий орел Резо Чхеидзе;
Коля, покачай крыльями – возбужденная просьба пигалицы в маломестной
уточке посреди сибирских снегов, и летчик Коля качает крыльями для несерьезного корреспондента; и медленный, величавый чай с бараньим жиром из глиняных пиал посреди раздумчивых старых таджиков в халатах и смушковых папахах в тени чинары на берегу арыка, а на солнце жара под сорок, – всё было счастье.
Что счастье – пигалица не знала.
Что-то угадывала, люди, места, приключения дразнили, тысячеваттное напряжение приводило к ватным ногам, падала с ватных ног от смертельной усталости, усталость сменялась свежим приливом сил, ожидание че – го-то позарез необходимого, настоящего, главного вспыхивало жаркими искрами во лбу, мерцающий восторг острыми, лопающимися пузырьками холодил горло.
Увы, выходившие из-под пера заметки, плоские, как камни Гурзуфа, куда совершили свадебное путешествие, и близко ничего не отражали и не выражали. Одно с другим не соединялось. Переживание и газетный текст существовали раздельно, и никто не подскажет, как их сопрячь. Какой-то звереныш в пигалице задыхался от немоты, немота досаждала, тревожила и томила. Молчание переполняло. Две сущности занимали: сущность любви и сущность смерти. Сказать о том не умела.
Спустя долгий ряд лет, когда Ярослав Голованов был еще жив, прочла в его опубликованных дневниках, что в редакции появилась молодая сотрудница весьма средних способностей. Я. И ни строчки позднейшего комментария.
Когда ты о себе говоришь, что дерьмо, – одно. Когда о тебе говорит твой коллега, да еще обнародует это многотысячным тиражом, – совсем другое.
Понадобилось время, чтобы пережить.
У Пришвина – поучительное:
Не торопитесь, ждите, прислушивайтесь, все, чему надо вызреть, вызреет само.
У Бунина – утешительное:
Быстро развиваются только низшие организмы.
Отрезвляющее: а куда девать высшие – Пушкина с Лермонтовым?
И самые обычные люди имеют обычай беседовать на досуге с гениями.
53.
Меж тем пигалицу собрались выгонять из газеты.
Подлиннее.
Подлиннее.
До этой неприятности есть еще некоторое время.
Заместителем самостийного Алексея Ивановича Ад-жубея стал интеллигентный Юрий Петрович Воронов. Манеры деликатные, румянец смущения то и дело заливает высокие скулы, антрацитовые глаза опушены длинными ресницами, тонкий стан, тонкие черты лица – напоминал собой даже не черкеса, а черкешенку, настолько хорош. Холост, между прочим. Ходила сплетня про любовницу в отделе писем – пигалицу сплетни по-прежнему облетали, не касаясь. Дитя блокады, с благородством ленинградца-петербуржца, что было нелепо в жестком газетном мире, насыщенном интригами, указаниями, запретами и необходимостью им подчиняться или, по крайней мере, учитывать. Когда он напечатает свои стихи, чистая душа его откроется в трагической контроверзе с должностями, какие занимал: от редактора Комсомолки до редактора Литературки, а в перерыве – служба в ЦК КПСС.
Конец ознакомительного фрагмента.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
