– А то правда, прошу пана, что на Сечи безбрачия придерживаются? – забрасывал вопросами Януш.
– То так, – подивился Шама́й неожиданному повороту мыслей панича.
– Отчего? Разве вы, мосьпане, чернецы?
– Сеч воюет, почитай, непрерывно. А война сватает только со смертию. Оттого, рыцарство запорожское, до холостой жизни страстное и по старожитному обычаю не признаёт брачных уз. Дабы совершенно выполнить долг козацкой жизни, надобно совсем отказаться от всех семейных обязательств, ибо по слову Апостола Павла сказано: «Не оженившийся печется о Господе, а оженившийся – о жене». От бабы и в раю человеку житья не было, а на Сечи ей и подавно делать нечего! Истый сечевик может обжениться, только когда с разрешения кошевого совсем оставит Сечь. Но это бывает весьма не часто, ибо до таковой поры мало который доживает. Те же несчастные, которые имеет жёнок, скрывают это, боясь насмешек, презрения и поражения в правах, ибо таковых, невзирая на заслуги, лишают голоса и изгоняют из Сечи.
– Весьма сурово! – поперхнулся Ян.
– А как панич себе думал?! – Шама́й протянул юноше пляшку с горилкой.
– Посвятивши себя единственно делу рыцарства, мы неохотно занимаемся чем-либо иным, кроме оружия, но, имея нужду в ремеслах, купле и продаже нужных вещей, рукодельях и искусствах разного рода мы дозволяем некоторым козакам обжениться и заниматься этим, но с тем, чтобы таковые, вместе с женами и детьми жили вне Сечи, на хуторах. Эти изгнанники составляют особенное, подданное сословие. Прозвище им – сидни, зимовчики либо гнездюки. Им дозволяется селиться в пределах Запорожья и заниматься скотоводством, ремёслами, хлебопашеством, промыслами и торговлей. Но их главная обязанность – кормить Сечь. Выставляют их и в бекеты и на кордоны, обязывают чинить на Сечи строения, но на войну призывают только в исключительных случаях. Но уж тогда, невзирая на семью и хозяйство, они обязаны тотчас явиться в Кош, с добротным военным снаряжением и, имея при себе всё необходимое для похода.
– А как же, милостливый пан, племя ваше не пресекается, коли вы женщин чураетесь? – подивился Ян возвращая наполовину опорожнённый сосуд.
– А кто мешает запорожцу дитя та́к прижить? – хмыкнул Шама́й. – На Руси бессчетно вдов и девиц, которые никогда уже не будут выданы замуж.
– Отчего? – не понял поляк, несколько осовело глядя на Шама́я.
– Оттого, что поруганные, порушенные во время войн и набегов. Хотя обычай и не дозволяет приводить на Сеч женщин…
– А я слыхал, что вы с набегов на Крым и Анатолию берёте женщин, – неожиданно перебил Шама́я Ян, которому крепкий козацкий сикер ударил в голову.
– Хм… – опешил Шама́й. – Бывает. Всё что добыто с боя, будь то оружие, конь или ясырь, ежели только он не нашей веры – всё дуваниться промеж товарищей честно. И уж коли досталась тебе полонянка, твоё дело, ка́к с нею поступить. Коли она знатного или богатого роду – можешь затребовать за неё окуп187, а нет, так убей либо продай или обменяй, а хочешь – так отпусти. И вмешиваться в это не в праве хотя бы и сам ясновельможный пан кошевой. Ежели удаётся довести полонянок до Запорожья, то их частью покупают жиды-перекупщики или знатные ляхи, а частью некоторые козаки без огласки селят по хуторам. Только я тебе, Януш, наперёд скажу, я этого не одобряю! Возня с бабами приобретению веса в среде честного рыцарства не способствует. Всякая баба, по моему разумению – ведьма…
