– Храбровы. Две штуки: угрюмый брат-мракобес и неугомонная сестренка. Янковский. Одна штука. Дочери старушки Розы. Две штуки. Сама фрау Роза. Та еще штучка, единственная и неповторимая. Паровой котел скоро рванет. Все здравомыслящие толстосумы разбежались, успев урвать кусок гниющей плоти Фатерлянда. А вы остались. Зачем? Победить или возглавить? – бритвенно острые треугольные зубы сжимают тлеющую аргентинскую сигару, источающую аромат розового масла. – Кем вы себя возомнили? Спасателями? Или спасителями? И ведь один из вас предаст. Обязательно предаст. Кто?
Закованная в манжет черной рубахи лапа держит веер карт Таро, где почти все роли щедро розданы представителям политической, интеллектуальной и финансовой элиты.
– Янковский? Слишком верный. Но что-то меня беспокоит. Что?
На столе-левиафане появился аркан царя. Закованный в латы Станислав, на коленях АК, срез кабины вертолета превращен в трон, визор вместо короны, герб Вазови с переставленными в порядке российского триколора лентами.
– Кто владеет технологиями, владеет страной. По факту вы уже кайзер. Но, к счастью, вашему разуму не хватает смелости это осознать. Ваш предок когда-то сидел на Российском престоле. Официально, под присягой, с одобрения семибоярщины. Тридцать лет сохранял титул Московского князя. Но благоразумно решил не вкладывать жизнь в столь рискованные активы и занялся проблемами Польши. Тоже укреплял военную промышленность, боролся с властью недобросовестных олигархов. Вы даже похожи. Только тот Ваза был мордатый, усатый, бородатый. А вас, пан Янковский, иссушила внутренняя тотальная война. Нарезаете круги над столицей, поблескиваете бритым тотенкопфом, птиц пугаете. Пока вы безопасны. Но кровь не обманешь. Генетическая память в любой момент может заявить о правах на трон. И тогда я буду бессилен, потому что вы, пан, окажетесь более легитимным, чем все местные курфюрсты. Значит, нужно заранее обезвредить все спусковые крючки в вашем унбевусстесе. Пусть психика отстреливается в холостую.
Фройд мог бы назвать сновидения холостыми выстрелами психики. Мог бы. Но почему-то воздержался. В его теории снам отводилась скромная функция иллюзорного и безопасного исполнения вытесненных желаний. Светлана продолжала регулярно видеть сны, но уже давно ничего не желала. Может, и было одно желание – чтобы все оставили ее в покое – но покой ей даже не снился.
Она созерцала снегопад. Белые хлопья мстили политикам за их грязь, устилая пространство чистым незапятнанным ковром. Озерская мягко, в такт тягучим мыслям, постучала по оконному стеклу.
Тук.
Звук нагло воспользовался повисшей тишиной и ворвался в акустическую жизнь кабинета тревожным набатом. Света медленно отвела руку от окна, из которого ничего уже не было видно, кроме белого безумия.
– Собака.
Терапевт обернулась. Пациент проснулся, напряженный и встревоженный, сидел в кресле прямо, словно аршин проглотил. Его руки хаотично меняли положение, то скрещиваясь на груди, то падая на бедра, то цепляясь за подлокотники. Озерская дождалась, когда Яновский успокоится.
– Вам снилась собака?
– Еще какая, – бросил пациент и посмотрел на часы. – Что? Всего сорок минут прошло? Я обычно дольше сплю. Вы меня специально разбудили?
– Нет. Я просто постучала по стеклу. Сама не ожидала, что получится громко, – призналась врач.
