Единственным сходством был высочайший уровень мастерства. График приема у обоих расписан на полгода вперед. Расценки не рекомендовалось озвучивать народным массам, дабы не провоцировать новых протестов. И после насыщенного рабочего дня эти двое, не задумываясь и не сговариваясь, набросились на новый запутанный случай возможного психического расстройства.
– Игнатий! Я серьезно. Тебе необходима супервизия.
– Еще мне необходима нормальная уборщица. Пусть разберется с пылью под кушеткой.
– Достал ты со своей кушеткой. Весь пол в кабинете до блеска надраили.
– Кто тебе сказал?
– Лерочка.
– Брехливая фанерочка.
– Игнатий! Она твоя коллега. Мне самой проверить?
Аннушкин представил, как бочонкообразная Света лезет под кушетку, закатывается туда и застревает. Начальница по-своему поняла маниакальную улыбку гипнотерапевта.
– Ты одержим пациенткой. Перспектива открыть новую форму безумия притупила профессиональную трусость, которой ты всегда славился. Поосторожней с гипнозом. Я смотрю на тебя и не понимаю, кто из вас кого гипнотизирует.
– Ой, да брось, Светлана Александровна. Что такого может произойти?
Действительно. Что может произойти, если уже произошло? Сарра сотворила свой мир. Она была абсолютно здорова: и телесно, и психически. Крылатый психоз не смог затмить старую реальность, да и не планировал. Он смиренно довольствовался ролью полноправного элемента нашего мира. Об этом красноречиво свидетельствовал расцарапанный дубовый паркет, раскиданные по углам дрейдлы и нанесенная прямо на новые обои грунтовка.
– Я у тебя тут немного посамовыражаюсь, ты ведь не против, – вопросительно предупредила Сара свою сверстницу и соратницу по тусовкам, Лизоньку Турбину, у которой постоянно пряталась от материнского надзора.
– Выражайся, – девушка оглядела превращенную в сарай спальню. – Комнат много. Но они скоро закончатся, если ты будешь так усердно творить.
– Спасибо, Лизон. Мне просто нужно хорошенько вырисоваться, чтобы крылатый глюк наконец отстал.
– А он отстанет?
– Ну… мейби.
– Наверное или точно?
– Наверное точно.
– И ты наконец-то перестанешь устраивать погромы в моей квартире!
– Не исключено…
Соколова разглядывала грунтовку, обострившимся зрением извлекая из микротрещин парейдолические откровения.
– И?
– Что и?
– Рисуй давай!
– М? А! Не, Лизка, днем бесполезно. Перед рассветом накатит так, что меня от стены не оторвешь. Сколько время?
– Пятнадцать тридцать.
– Окей, я погнала к мозгоправу. И нужно не забыть на обратном пути затариться пойлом. Не люблю ничего на сухую.
– Скажи, когда нарисуешь. Хочу посмотреть, как выглядит твой внутренний мир, когда тебя им не выворачивает на диван.
– Мир? Я не буду рисовать мой мир! Мой мир меркнет.
– Что?
– Забей. Там нечего рисовать. Ветер и алый песок.
Алый песок и ветер, стонущий и с сиплым свистом тонущий в барханах. Караван, груженый каббалистическими свитками. Ракетный поезд колесит по российским степям, тундрам и глухим лесам, чтобы никто не смог обнаружить оружие возмездия. Если и обнаружит, то через полчаса ему придется искать снова. Сарра заимствовала этот способ спрятать тайное знание и от самой себя, и от красного ангела, и от человека в белом, идущего наперерез каравану. Когда в твоем мире нет ничего, кроме песка и ветра, ты быстро заметишь вторжение чужеродного образа. Кто ты, странник? Почему вместо тени за тобой следует картонный силуэт? Почему ты плачешь? Почему твои слезы маслянисты и черны, как аравийская нефть? Почему алый песок плавится под ними, а идущие вглубь тверди тонкие шрамы не затягиваются? Почему караван послушно меняет курс и идет тебе навстречу? Почему верблюжий вожак останавливается, запутавшись в колючей проволоке?
