– Родненькие мои, уж и не чаяла вас живыми увидеть. Радость-то какая! – и забыв об Акишке, подбежала к Ерёме и ласково потерлась о ноги.
Босяк бочком-бочком отполз в сторону, жалобно хныкая и потирая ушибленные места.
Бранибор подмигнул Фролу:
– Вяжи голоштанника, да на конюшню его. Пущай самолично розги попробует. Да уж и барина своего на ноги поднимите, а то непотребно выходит, когда боярин, аки червь земляной ползает.
Фрол кивнул стражникам, те подхватили и потащили сопротивляющегося Акишку на конюшню. Барина с почтением подняли, отряхнули и повели в палаты.
– Ты-то как тут оказалась? – спросил Ерёма Гипотенузу.
Коза тяжело вздохнула:
– У нас такие дела творятся в царстве-государстве, врагу не пожелаешь.
– Да говори толком! – забеспокоился Ерёмка. – Что случилось?
Коза опять шумно вздохнула:
– Право слово, язык не поворачивается .
Стёпка встревожился:
– Жив ли царь Дорофей? А то помрет, а я без ордена останусь.
Пока Ерёмка, Стёпка и Гипотенуза разговаривали, все ушли в боярские хоромы.
– Жив, жив Дорофей, – отвечала Гипотенуза, – но хвороба его одолела, да такая, что спасения нет никакого. Влюбился наш царь. Науки забросил, звёзды не разглядывает, ёлки не считает. Токмо и знает, что невесту свою поблажает. Но самая большая беда в том, что теперича царь наш батюшка не покладаючи рук трудится. И всё царство-государство работать заставляет. Говорит, что наследникам надоть богатое государство оставить, чтобы, значит, гордились они Дорофеем.
– Не пойму, – задумчиво произнёс Стёпка, – тебе какая печаль?
– Если бы вы знали, сколько теперича у меня забот! Прежде стояла у забора, размышлениям предавалась. Меня Марфутка жалела, Сидор, опять-таки. Травы приносили, бока чесали, а нонче по лугам по полям гоняют. Да ещё и дорофеева невеста каждый день проверяет, сколько молока даю. Замучили вовсе. Вот и сбежала. Надумала быть вольной козой. Хочу – пасусь, хочу забор чешу. И никто мне не указ.
Ерёма рассмеялся:
– Стало быть, с пастухом тебе пастись надсада, а самой по полям скакать – воля вольная. Сказала бы Дорофею, пускал бы тебя саму пастись.
Коза обиделась:
– Будто вы не знаете, кто спорит с Дорофеем, тот воюет с собой.
– Акишку за что трепала? Обидел он тебя? – поинтересовался пёс.
Гипотенуза потупила голову, вздохнула:
– Знать его не знаю.
– Зачем тогда? – удивился Стёпка.
– А чего он бубенчики на валенки нацепил? Это наше, козье дело, с бубенцами ходить.
Ерёма засмеялся:
– Эх ты, голова рогатая, то не бубенцы, а помпоны.
– Всё одно обидно, – заупрямилась Гипотенуза. – Поделом ему, поделом!
Из ворот выбежал Соловей-Разбойник, без разговоров сгреб Ерёмку, Стёпку в охапку, схватил козу за рога и потащил в боярский дом.
Во главе стола восседал важный боярин Бубякин, рядом с ним румяная барыня. Марьюшка, Макар и Бранибор занимали почётные места гостей. Звон-Парамон не мог усидеть и вертелся на лавке. Стражники теснились по углам. В дверях толкался дворовый люд. На середину светлицы вывели понурого Акишку. Был он всё в той же ночной рубахе и валенках, в волосах застряла солома. Раскаяние разлилось по его горестному лицу, но глаза хитровато поблескивали.
Макар, как старший из всех, принялся вести допрос:
– Скажи-ка, Ким Терентьевич, почто ты боярина дурачил?
Акишка, не поднимая головы, пожал плечами:
– Никого я не дурачил.
Боярин раскалился, словно чугунок в печи:
– Как так не дурачил? А кто мне говорил, что выведешь из Земли Грёз, если я дам слово, тебя, босяка, принимать в своем доме с почестями.
