– Присаживайтесь, коль пришли, – проскрипела старуха.
Мы с Игнатьевой осторожно подошли к массивным стульям с толстыми спинками, на сиденьях которых лежали пухлые бархатные подушки фиолетового цвета. Оба стула одновременно скрипнули, когда мы присели.
Круглый стол покрывала темная бархатная скатерть. В центре находилась небольшая, догоревшая до середины свеча, какие продаются в церковных лавочках. Рядом с Ефросиньей Арнольдовной лежали карты Таро, листок бумаги и ручка.
– Не бойся, девонька, мне не нужны лишние вещи на столе, помимо тех, что находятся здесь в данный момент, – негромко произнесла бабка, глядя на меня, четко проговаривая каждое слово.
На ней, как на вешалке, висело темное устаревшее платье с длинными рукавами и круглым вырезом под горло, прошитым белой бахромой. Темный шелковый платок, повязанный на голове, полностью скрывал волосы и середину лба. Лицо старухи избороздили морщины, но ее светло-серые глаза смотрели молодо и живо. В молодости она точно была красавицей. Как же она оказалась в таком доме, в таком месте?
– Ты, голубка, не забивай свою светлую головку такими тягостными думами, – бабка сурово посмотрела. – Своих дум не передумать.
Меня словно окатило ледяной водой. Неужели экстрасенс-медиум читает мысли. Я непонимающе на нее уставилась.
– Ефросинья Арнольдовна, вы что же, еще и телепат? – медленно, словно пробуя каждое слово на вкус, проговорила Маша.
Обычный насмешливый тон ее сменился настороженным, не лишенным уважения. Я перевела взгляд с медиума на Игнатьеву, а затем обратно.
– Одни и те же мысли часто посещают головы тех, кто приходит ко мне впервые. Однако не это суть нашей беседы, не так ли? – Ефросинья Арнольдовна взяла ручку и придвинула к себе листок. – Назовите ваши имена и даты рождения.
– Мария, двадцать девятое сентября две тысячи пятого года.
Ефросинья Арнольдовна сделала запись и подчеркнула.
– Твоя очередь, девонька.
– Евгения, третье марта две тысячи шестого года.
Экстрасенс-медиум проделала ту же процедуру, что и в первый раз.
– Начнем с тебя, Мария.
На листе, под именем и датой рождения Маши, Ефросинья Арнольдовна начертила квадрат, в нем написала цифры и неистово начала что-то чертить, неотрывно глядя Машке в глаза. От этого зрелища меня пробрал озноб.
– Мальчика любишь. Да, вижу. Не очень хороший, не очень плохой. Так. Работать будешь. Умненькая да наивная. Сложности будут. Но не бойся, девонька, справишься. Ты заварила кашу, тебе и расхлебывать. Кто такой Дима? – спросила экстрасенс, не переставая рисовать внутри квадрата и не отрываясь от подруги.
– Это мой брат, – голос Машки так дрожал, что у меня затряслись коленки.
– Хороший парень. Поможет тебе там. Не бросит. А вот мать ваша не одобрит. Но скандалить не станет.
Чем дальше говорила бабка, тем страшнее мне становилось. Захотелось сбежать отсюда да поскорее.
– Спрашивай, пока есть поток, – врезался голос экстрасенса в мои мысли.
– А в университет бесплатно поступлю? – прошелестела Маша.
– Не поступишь.
– А платно?
– Вообще не поступишь, – безапелляционно заявила бабка.
– Боже, – прошелестела Игнатьева, поднеся ладони к своим покрасневшим щекам. Из ее блестевших глаз покатились крупные слезы.
– Не плачь, девонька, жизнь все на свои места расставит. Будет тебе счастье, но и забот немало предстоит.
Машка сидела, ни жива, ни мертва. Я опустила руку под стол и сжала ее ледяные пальцы. Она рассеянно глянула на меня и легонько кивнула головой. Приняла мою молчаливую поддержку. После услышанного, мне не хотелось ничего о себе знать. Но бабка вошла в состояние транса, и останавливаться намерений не имела.
