Не торопясь он прошёлся по пологому берегу Ленивки. От вчерашнего ужаса в душе не осталось и следа. Цветы веяли в лицо своим ароматом, странное многоцветное сияние над рощей на том берегу мерцало в полнеба. Снизу небо красное, как будто подожжённое, посерёдке – оранжевое, чистое, сверху – зеленовато-синее, переходящее в фиолет… Простор и благолепие! Сердце защемило от этого невероятия, от неохватности мира. Эх, зарево, зарево, голубое и красное зарево!… Отражаешься ты во мне, как в этой вот тихой речной воде… Хорошо бы сейчас прилечь на берег и смотреть на пламенно расцвеченную воду, как в сон… вот она, светящаяся глубь земли, изнутри сияет! Красный языкастый огонь тёк от горизонта в бесконечную, безрассудную даль, ложась яблочным румянцем на стены невысоких белых домов, расположенных на всхолмии, в садах. По садам гуляли дамы в белых кринолинах, изредка доносилось ржание лошади и позвякивание велосипеда. Город цвёл. Весна сбывалась.
Облака.
Солнце.
Вода.
Берег…
О чем молчат они, о чём знают, но не хотят рассказать нам? Есть же, верно, есть у них свои тайны, но не открывают они их. Может быть, они перед нами нас самих замалчивают? Или это молчание – не про нас?
Небо.
Река.
Трава.
Сады.
Жизнь…
Что они скажут нам, когда придёт пора? Обвинят или оправдают? И что мы скажем им? Будет ли у нас, что сказать? Помоги нам найти слова самые верные, самые наши, о Господи! Ты, верно, поймёшь – Ты тоже был человеком… И так же, наверно, заходилось человеческое сердце у Тебя от этого великолепия…
Воздух.
Земля.
Вода.
Огонь.
Счастье…
Увлёкшись созерцанием панорамы, Брутилов не заметил, как к нему подошёл, чуть прихрамывая, отец Юлиан. По выражению его длинного, тонкого лица было ясно, что он хочет поговорить. И о чём – тоже не оставалось сомнений.
– Ну, отец Юлиан, как вы относитесь к вчерашнему событию? – первым задал вопрос философ.
– Как же мне относиться… – угрюмо пробормотал пастырь. – Человека убили. Святого человека… Вот – есть такие люди, которые делают всё добро в этом мире. Вот их обычно мы и убиваем. Мстим-с, за то, что им нас не исправить – вовек!
– А почему нас не исправить? – с интересом спросил Кирилл Петрович.
– Не знаю, одному Богу сие ведомо… – угрюмо пробормотал священник.
– А я так думаю, оттого это, что русский человек – ничей человек.
– А вы философ, однако, – усмехнулся Юлиан.
– Философ? Немного, – уголком губ улыбнулся Кирилл Петрович. – В наши дни как? От одиночества невольно станешь эгоистом. А от эгоизма – философом.
– От эгоизма? Не к добру тогда ваша философия… – недовольно покачал головой батюшка.
– Не к добру, но ради правды, – возразил ему граф.
– Правда? Что в ней, в правде, если она без любви? – духовное лицо взорвалось длинным монологом. – Все беды от неё, от злой правды. От идеалов, как сейчас говорят… Ради чего можно старца убить? Скорее всего, ради идеала какого-нибудь. Я так мыслю: легче всего пойти на убийство из жалости к людям. Не стыдно ведь!…
– А вы сами философ, – улыбнулся Брутилов. – Думаете весьма непросто… Знаете, есть такое поверье, что Бог создал всё простое, а дьявол – всё сложное. Недаром звёздам в средние века давали имена демонов…
– Согласен, Кирилл Петрович, всецело согласен… – довольно кивнул пастырь.
– А я нет, отец Юлиан, – оборвал его гость. – Тогда ведь и мы, люди, – сложные существа, верно ведь? – будут к сфере влияния сатаны отнесены. Не так ли?
