Запроданный май распускает салют,
для выживших днесь «особистов»,
а жертвы… им то же есть пара минут,
и хватит… Но он так неистов,
что сбились со счета – какая весна
в свои хороводы сманила!
Казалось, довольно, копилка полна,
уже на соблазны нет силы —
как вдруг про окопы в гнилом феврале
забыв, кровожадность расплаты,
язычества пиршество в каждом дупле.
Метаться, кружиться пернатым
под ритм перводвигателя, под мотив
природы, с теплом запоздавшей,
и клеить семейное счастье, сменив
наивные детские шашни
на кров хоть какой-то, на крышу, полы,
сплетенные пухом и травкой,
где вот уж птенцы обживают углы,
галдеж на кормежке и давка.
Свет льется, как будто ему невдомек,
что будет смеркаться под вечер,
доверчиво плоть обнажает цветок
случайному солнцу навстречу
по эту ли сторону жизни, по ту ль,
где ветер задует, заснежит.
Проносятся годы в любви и в поту,
вдогонку за ними, как прежде,
в отстроенных, вроде, домах ли, дуплах
деревьев, израненных бойней,
все то же: по кругу опять второпях,
хоть как-то не стало спокойней,
и серые будни летят кувырком
в своем несвободном укладе.
Когда бы иное с «бессмертным полком»,
и не «особистов» бы ради,
которые снова пророчат войну,
с насиженных мест ни ногою.
Неистовый май только эту шпану
не держит за павших героев,
он истинным пел бы, кого соловьи
давненько, увы, не тревожат…
Но правда войны еще теплится и
совсем не исчезнет, быть может.
