Иллюзия, поддерживаемая Рэйгхардом, начала рассыпаться, как хрупкая стеклянная сфера. Поместье, дерево, калитка с именем их дома – всё рассыпалось в обрывки мерцающих осколков. Тёплый запах полевых трав сменился затхлым духом земли и крови. Теперь Дункан ясно видел, что они больше не на берегу реки у родного дома. Вокруг них стояли десять фигур, словно в засаде, окружив братьев плотным кольцом. Они выжидали момента, и вот теперь, когда удар уже нанесён, их молчание давило на уши, заглушая даже шум крови в висках.
Дункан ещё раз попытался сфокусировать взгляд, посмотрел на Рэйгхарда, пытаясь поймать его глаза, но брат упрямо смотрел вниз, словно надеялся спрятаться от собственной вины и боли. Тяжёлые тени окутывали их фигуры, и Дункан понимал, что это конец, конец пути, который они так долго и мучительно шли вместе. Он ухватился за рукоять меча, уже частично погружённого в землю, и попытался выпрямиться, но тело не слушалось. Его сознание меркло, как догорающая свеча перед рассветом.
– Всё хорошо, – прошептал он едва слышно, не то себе, не то брату, не то тем пустым лицам, окружившим их. Голос Дункана оборвался на полуслове. Свет в его глазах померк, и он рухнул на колени, медленно заваливаясь набок.
Рэйгхард так и не поднял взгляда, а вокруг уже выли холодные ветра реальности, не знающие ни жалости, ни прощения. Их смех, звучавший всего несколько минут назад, теперь отозвался гулкой тишиной. Снова был только мир боли и смерти, от которого ни магия, ни старая память не могли их спасти.
Осталось лишь молчание.
За гранью клятвы.
779 год. Эра людей. Месяц Талисана.
Туман густым покрывалом стлался над Хьёртхеймом, поглощая тени и звуки, словно древний гигант, что тяжко дышит под серой пеленой. Узкие улочки, высокие шпили и крутые стены терялись в молочной дымке, а тишина приобретала почти физическую плотность. Посреди этого безмолвного мира выделялась одна-единственная фигура – чёрная башня из Ирангала. Она возносилась над городом, как зловещая язва на теле истощённого колосса. Башня была чуждой, несоразмерной с окружающим миром, будто вырванной из иной реальности и брошенной сюда волей неизвестных сил.
Каждый, кто осмеливался задержать на ней взгляд, чувствовал глухую тошноту и необъяснимый страх. Казалось, сама башня знала, что на неё смотрят, отвечая на взоры людей немой злобой.
Торвальд невольно отвёл глаза. Он охранял стены Хьёртхейма уже долгие годы, но сейчас его рот пересох, а в горле подступила горькая тошнота. Отвернувшись, он сплюнул на мокрую мостовую и бросил взгляд на Эйрика, идущего рядом. Тот, как всегда, молчал. Его серые глаза глядели вперёд, будто не замечая ни башни, ни тумана. Но Торвальд знал: Эйрик видел всё. Возможно, он понимал происходящее лучше других, но и ему была неведома полная правда.
– Всё ещё не привык? – тихо поинтересовался Сигрьёр, появляясь из тумана бесшумно, словно призрак. Его голос звучал глухо, низко, напоминая шёпот ветра в голых ветвях. Сигрьёр редко говорил громко – зачем, если всё важное можно произнести полутоном?
– Никогда не любил эту мерзость, – буркнул Торвальд, махнув рукой в сторону башни. Больше слов не потребовалось, все понимали его без дальнейших объяснений.
– Никто не знает, зачем она нужна, – вставил Эйрик ровным голосом, в котором звучала напряжённая нотка, как в перетянутой тетиве. – Даже я.
