– Придурок, – рявкнул Алир. – Ты что, вообще никогда не разговаривал с девушками?
– Ничего себе история. – Рафа сжал меня крепче. – Алир, как думаешь…
– Оборотни давным-давно вымерли. У нее явно тяжелые времена, но в это я не верю.
Я проглотила наполнившую рот горькую пену и спросила:
– Вы оба… Апостолы?
Алир засмеялся:
– По-твоему, мы похожи на Апостолов Хисти?
– Апостол? – сказал Рафа. – Это самый лучший комплимент в моей жизни!
– Он же единственный, Рафа, – ухмыльнулся Алир. – Пошли, лечебница совсем рядом.
Лечебница тоже находилась внутри горы, но высоко в стене были высечены окна, чтобы проникал солнечный свет. Во все стороны тянулись соломенные тюфяки, на которых лежали больные и раненые. Мои провожатые шли несколько минут, пока не обнаружили свободный тюфяк. Теперь я стала одной из множества убогих.
Мне было неприятно находить утешение в этих грубых шерстяных простынях. Лучше бы меня бросили в зыбучие пески, которые поглотили бы меня, чем на эту кучу соломы. Мне хотелось сказать: дайте мне умереть, дайте мне умереть, но я знала, что они этого не сделают. Жители Зелтурии как никто другой славились своим милосердием.
Рафа ласково улыбнулся. Но без жалости, как должен был бы. Просто по-доброму.
– Вы знаете…
Я закашлялась и со слюной выплюнула на каменный пол сгусток крови.
Рафа нагнулся.
– Тебе плохо? – Он повернулся к приятелю: – Позови лекаря!
Я стерла кровь с губ.
– Ничего страшного. Я просто хотела спросить… вы знаете… мага? Как там его зовут… Кив… Ке…
– Кева? Никогда с ним не встречался. Все знают, что он здесь, где-то в городе, но точно не знаю где.
Да какая, в сущности, разница? Разве маг мог вернуть Тамаза? Или моего брата?
Я закрыла глаза. Хотя все последние дни я в основном спала, мне все равно хотелось дремать. Во сне я чувствовала себя лучше, чем наяву. Во сне все было лучше.
– Мы из святого ордена, – сказал Рафа. – Я могу спросить шейха, если хочешь.
Я покачала головой:
– Не трудись. Это все равно не важно.
Он посмотрел направо, на безмолвный проход между тюфяками, и сказал:
– Целитель уже идет. А нам пора. Мы же на посту. Но мы навестим тебя завтра, узнаем, как твое здоровье.
Жалость. Мне она не требовалась.
– Не стоит беспокоиться.
То, как он надулся, напомнило мне младшего брата, тоже умершего. Из родных у меня осталась только мама, и, как я слышала, она была при смерти – печальный конец для рода каганов и хатун, восходящего к временам Темура.
Пришел целитель, омыл раны на моем лице и сменил повязки. Затем появилась несколько женщин в белом, они обтерли все мое тело губкой и переодели в мешковатый кафтан, пока группа санитаров с каменными лицами встала вокруг меня, повернувшись спинами, чтобы никто, кроме моющих меня женщин, не видел мою наготу. Это было гораздо больше, чем я хотела, чем заслужила, но у меня не было сил возражать.
Я осталась там на ночь. Утром я не встала с тюфяка, перебирая в памяти ужасные события. Стыдно признаться, но я не молилась. Считается, что женщине в отчаянном положении не остается ничего другого, но молитва – это для тех, кто надеется. А надежда полна горечи.
Вокруг меня страдали люди. Одни умирали в постели, и их выносили, завернув в саван. Я видела ребенка без ног. Женщину без рук. Мужчину, который кашлял желчью, пока не застыл. Будничные мучения бедняков, и теперь я оказалась среди них.
Здесь и пахло смертью, хотя ее пытались скрыть духами и благовониями. Я словно вдыхала чужие внутренности. Но, не считая редкого покашливания и вздохов, стояла странная тишина, какой и должна быть смерть.
