Аманда подалась вперед, чуть изменив позу, но не произнесла ни слова. Она позволяла мне продолжить. Она знала, что я хочу сказать больше.
– Там есть… что-то, – прошептала я, чувствуя, как кожа покрывается мурашками. – Или кто-то. Я не знаю. Он… оно… всегда прячется за углом. Это нельзя увидеть. Но можно почувствовать. Его дыхание. Шаги, которые отдаются эхом… или шелест, когда оно двигается за твоей спиной.
Аманда кивнула, но этого короткого движения было достаточно, чтобы я потеряла нить откровения. Я прикусила губу, сосредотачиваясь на своих дрожащих руках.
– Иногда я… оборачиваюсь, – выдавила я наконец. – Но видна только тень на стене. Кривые очертания. Глаза, наверное, самые ужасные. Белые. Пустые. Как у мертвеца.
Я не удосужилась посмотреть на ее реакцию. За годы работы я научилась распознавать живое любопытство в испуге собеседников, читать эмоции людей, даже когда те их скрывали. Сейчас меня это не интересовало. Внутри разливался ледяной страх, словно вместе с воспоминаниями я погружалась в объятия сна, от которого каждый раз просыпалась с холодом внутри.
– Ты часто оказываешься в этом доме? – её голос звучал как будто откуда-то издалека. Часть меня хотела уйти, прервать этот разговор, убежать от того, что я сама вызвала к жизни.
– Так часто, что я могу описать его до мелочей, – сказала я, каждый звук резонировал где-то глубоко внутри. – Сначала я боялась туда приходить. Потом я привыкла. Теперь… теперь я боюсь, что однажды я не захочу оттуда уйти.
Аманда молча записывала что-то в блокноте. Ощущение, будто она выуживает из меня не просто слова, но кусочки моей реальности, которую я сама почти потеряла – болезненно. Навязчиво. Как будто ее интерес носил почти хищный характер. Она кивнула еще раз, приглаживая лист страницы пальцем.
– Ты задумывалась… что этот дом может значить? – спросила она тихо. – Почему ты возвращаешься туда?
Этот вопрос рассек воздух, как заточенный нож. Я почувствовала, как виски пульсируют, а руки непроизвольно стискивают подушку дивана. Но я профессионал. Я умела скрывать то, что не должна показывать. Правда, этот трюк работал только на других, не на самой себе.
– Это просто сон, – ответила я слишком резко. – Ничего больше.
– Ты ведь сама сказала, что из любого сна можно построить историю. А из истории – истину, – заметила она, опустив взгляд на свои записи.
Ее слова меня задели. Я не знала почему, но они засели в сознании занозой, которая будет мучить ночью. В попытке скрыть растущую тревогу, я хмуро посмотрела на часы. Ни одна минута с ней не проходила без того ощущения, что в её спокойном голосе таится острый инструмент, который вскрывает меня, слой за слоем.
– У тебя больше нет других снов? – спросила она, слегка склонив голову и изучая мои движения с профессиональной дотошностью.
Я облизнула сухие губы, выдохнула и закрыла глаза. Чего она добивалась? Прорыва? Слёз? Исповеди? Возможно, я уже давно была готова к этому, но продолжала сопротивляться, просто из обиды или гордости.
Я набрала воздуха, чувствуя, как дрожь пробежала по всему телу. Слова плавно вырвались, словно давно готовы были соскользнуть с моей души наружу.
– Меня избивает кучка подростков, – слова сорвались с моих губ прежде, чем я успела их обдумать. Голос звучал чужим, словно говорил кто-то другой.
Аманда слегка кивнула, но не прекратила своего изучающего взгляда. Она ждала продолжения, но не торопила меня. Разговаривать с ней было одновременно мучительно и освобождающе – её молчание действовало на меня, как невидимый рычаг, вынимающий из глубин моей памяти самое тёмное.
