После его прихода в сеть салонов каждая стрижка становилась актом искусства, ставя Степана на пьедестал славы. Его работа получила признание, а клиенты начали записываться заранее, стремясь заполучить заветный час именно у него. Со времени первого успеха, который он ощутил в университете, эта новая слава только разожгла его страсть, но вместе с этим подогрела и опасные мысли о тьме.
Степан не мог не заметить, что его внимание к тёмным сторонам личности, которые раньше интересовали его только как исследование, стало крепче. С каждым днем ему становилось всё труднее игнорировать нарастающие искушения. Мрачные и зловещие идеи о самом существовании жизни и смерти больше не пугали его; они стали уютными, как старая шаль. Он стал чувствовать себя в бо́льшей безопасности, чем когда задумывал себе более темные образы.
Успех в карьере придавал уверенности, но он также ввел его в мир, где каждый шаг становился всё более альтернативным. Степан все чаще стал натыкаться на глубокие мысли о том, как легко можно было бы уничтожить успех, осознав, что достаточно всего лишь одного неверного шага – и тьма, так долго ожидавшая, могла вырваться на свободу. Тёмные стороны, ранее лишь заигрывающие с его сознанием, теперь селились в каждой мысли, несущую печать успеха и усердия.
Эта двойственность между светом и тьмой становилась всё более явной, и, глядя в зеркало, Степан не мог отвести взгляд от своего отражения. Успех стал его тенью, и он осознавал, что не мог игнорировать её больше. Нежная игра с искусством, грозившая трансформацией, оказывалась скорее предвестником нечто зловещего, ожидавшего своего часа. Его карьера развивалась, но за её успехом скрывалась угроза, которую он сам не хотел признавать – тьма, поскольку она со временем превращалась из объекта любопытства в реального соперника.
Работа в парикмахерской нередко включала ночные смены, когда заведение закрывалось для обычных клиентов, и в воздухе витала особая атмосфера, почти волшебная, но с некоторым оттенком мрака. Для Степана ночные часы превращались в таинственный ритуал, в который он погружался все глубже. В тишине и полумраке, когда внешние звуки затихали и город погружался в сон, он обнажал свои истинные наклонности, о которых никогда не говорил и о которых сам с трудом осмеливался думать.
Работая в тишине, он начинал ощущать, как эти часы становятся его личным временем. Здесь, среди заброшенных зеркал и стремянок, он мог подробнее рассмотреть свои мрачные мысли. Множество приспособлений и инструментов, которые ранее были связаны лишь с искусством стрижки, теперь обретали новый смысл. Они становились символом не только мастерства, но и возможностей —транслировать власть и контроль. Степан наблюдал, как блики света скользят по лезвиям ножниц, как острые края придают угрожающий вид. В эти моменты с легкостью проецировал свои внутренние страхи и желания на своих клиентов – тех, кто доверял ему волосы.
В темноте его сознание стало полем для зловещих фантазий, которые терзали его ум. Он осознал, что в те часы, когда заведение пустело, он мог представлять, как одно мгновении может изменить жизнь другого человека. Это подвергло его концепцию контроля под сомнение: именно в этих черных мыслительных спиралях он нашел утешение и комфорт, как будто находит в своей жизни надёжное убежище.
Каждая стрижка в темноте стала не только искусством, но и актом манипуляции. Степан каялся лишь в том, что это стало его формой свободы. Он воспринимал своих клиентов не просто как малозначащие фигуры на резиночках, но и как подопытных, которым не хватает начертанного будущего. Их волосы путались между его пальцев. Он не мог препятствовать тому, что в нем нарастало захватывающее волнение, тишина которой вскоре оказывалась за пределами легитимных рамок.
