– Надо ее похоронить, – сказала она.
– Вот уж нет, – возразил Макс, – я ее выброшу. Пусть ей займутся чайки.
Он с поднятой лопатой пошел к обрыву.
– Подождите! Пару снимков, – крикнул фотограф.
Он начал непрерывно щелкать затвором. Макс охотно позировал, широко улыбался и поднимал лопату.
– Потрясающе, – то и дело приговаривал фотограф.
Макс подошел к краю обрыва и взмахнул лопатой. Змея полетела вниз, как рваная велосипедная камера.
– Вот так!
Вендела посмотрела вниз. Змея все еще извивалась в пыли, словно продолжала бороться за свою жизнь… Эта пыль напомнила Венделе отца – когда тот приходил домой в одежде, густо припудренной такой же тонкой пылью. Фотограф тоже подошел к краю, направил камеру вниз и сделал последний снимок.
– Этот снимок тоже будет в поваренной книге? – спросила Вендела, подняв на него глаза.
– Конечно. Зависит от качества.
– А зачем? Змей же не едят?
Вендела решила, что ни за что не будет спускаться в каменоломню. Ее стихия – альвар.
Она вернулась в теплое помещение. Блокнот так и лежал в кресле. Она открыла его и написала следующее.
Мы, люди, всего боимся. Мы считаем природу враждебной. От вида змеи на траве нас бросает в холодный пот от страха, мы вспоминаем про змея в раю, боимся соблазна, словно бы эта несчастная змейка каким-то образом угрожает нашему существованию.
А вот эльфы наоборот – для них все живые существа, и птицы, и животные, и млекопитающие, связаны друг с другом и со всей природой, они не видят в них ни зла, ни добра, только знание, что мы все – часть чего-то большего.
Не бойся природы – это твой дом.
Работники социальной службы навещали Герлофа дважды в день. Чаще всего это были Агнес, доставлявшая продукты в половине двенадцатого, и ее коллега Мадлен. Та появлялась около восьми вечера – наверное, чтобы оценить его шансы пережить ближайшую ночь. У Герлофа, во всяком случае, сложилось именно такое впечатление.
Ему нравились эти посещения, хотя они вечно спешили и иногда путали его имя. Но это его не обижало – не так-то легко запомнить всех стариков и старух, которых они объезжали ежедневно, колеся по деревням. Долго они не задерживались. Агнес ставила продукты на кухонный стол и тут же исчезала.
Иногда, правда нерегулярно, к нему заезжала Карина Вальберг, врач. Она летела по газону в накинутом поверх белого халата темном пальто, громко и требовательно стучала в дверь. Она появлялась иногда в четверг, иногда во вторник, а однажды даже в воскресенье. Какой-либо системы в ее посещениях не было, но он всегда был ей рад. Осматривала аптечку, измеряла давление, иногда брала мочу на анализ.
– И каково это, когда тебе за восемьдесят, Герлоф? – спросила Карина на этот раз.
– Каково? Неподвижно… сижу и сижу. Сегодня надо было бы пойти в церковь… Не пошел.
– Я имею в виду, как вы ощущаете свой возраст? Чисто физически?
– Можете попробовать, – усмехнулся он и поднял руку. – Заткните уши ватой, наденьте неудобные башмаки и толстые резиновые перчатки, а потом замажьте очки вазелином – и вам тоже будет восемьдесят три.
– Могу себе представить… Кстати, вы помните Вильгельма Петерссона? Он, когда узнал, что я к вам собираюсь, просил передать привет.
– Петерссон-рыбак? – Герлоф кивнул. Он прекрасно помнил Вилле, рыбака из деревни Таллерум. – Вильгельм, знаете ли, подорвался на мине во время войны. Стоял на корме, а баркас напоролся на мину носом. Он улетел метров за тридцать. Один Вилле и уцелел… И как он там?
