Холодный пот скатился по вискам Добронрава.
– Боже, какие же вы смелые!
С некоторым запозданием до боярича дошло, что это был голос Любимы. Она переводила восхищённый взгляд с одного вояки на другого. Те, в свою очередь, приосанились, подбородки вздёрнули, усы пригладили. В другой момент Добронрав не удержался бы и захохотал в голос. Но сейчас ему было не до смеха.
А сестра продолжала:
– Но бросать честных гостей посредь пира – дело ведь прескверное. Непотребное дело, прямо скажем! – она жестом указала на архиепископа с компанией.
Амвросий сидел с хмурой миной, недовольный тем, что его отвлекли от обсуждения пожертвования на храм. Никакие сирины с алконостами его ничуть не заботили. Он-то знал, что никого они не похищали и всё это – лишь досужие сплетни и домыслы. Он вообще был большой знаток всяких тварей.
Мрачный здоровяк рядом с ним сидел, подобравшись, точно готовился к тому, что вот-вот начнётся заварушка прямо здесь. Вид пьяных вдрызг и вооружённых до зубов бояр явно внушал ему некоторые опасения.
Послушник был белее мела, наверное, оттого, что боялся, как бы и его не снарядили в сей славный поход. Да и перед Тамирой в грязь лицом ударить не хотелось. Не дай Господь, узнает, что он трусоват. Послушник-то из кожи вон лез, чтоб ей понравиться, а тут эвон какое непотребство затевается. Не ко времени сие, ой не ко времени.
Братья тихо перешёптывались меж собой и кое-как, с серединки на половинку сдерживали смех. Аверко локтем толкал Лихослава и то подмигивал, то подавал какие-то знаки.
Сёстры с интересом следили за происходящим и быстро жевали яблоки одно за другим – от азарта.
– Поэтому гостей надобно уважить, а дубовая роща никуда от вас не денется. Вежество прежде всего, – веско обронила Любима.
Велюра грозно зыркнул на дочь и набрал в грудь побольше воздуху для отповеди, но в этот момент Радвило громко вздохнул и произнёс:
– Вообще-то девка дело говорит. Не взыщи, Вел, как-то мы и впрямь не вовремя, – он выразительно посмотрел на Амвросия. Глаза у боярина полезли на лоб от того, что даже не поздоровался со столь значительной особой. Архиепископ надулся от важности и сложил ладони на объёмистом животе. – И ты не гневайся, отче! – Радвило ударил себя в грудь пятернёй и низко поклонился. Потом перекрестился на-косую. – Сам видишь, какие дела творятся.
Архиепископ снова проворчал себе под нос что-то про ересь.
– Присаживайся, Радвило Первакович! – хлопотала между тем Любима. Она проворно выскочила из-за стола и усадила боярина на своё место. – И вы, почтенные государи! Отведайте, чем Господь миловал. Не побрезгуйте!
Гости принялись рассаживаться.
Ни шатко ни валко застолье потекло своим чередом. Стало шумно. Архиепископа уже никто не стеснялся: бояре наперебой матерились и похвалялись боевыми заслугами. Молодой послушник травил скабрезные истории. Девки смущались, но хохотали от души. Братья воспользовались неразберихой и куда-то смылись. Мама снисходительно глядела на отца, который стоял перед ней и воинственно размахивал костью, изображая свой знаменитый бой при Сушенских лугах.
Кто-то скликал скоморохов. Загудели жалейки.
Амвросий что-то ворчал про бесовство.
Вино лилось рекой, одно за другим опустевшие блюда сменялись полными.
И только тогда, когда началось обыденное веселье, которое весьма часто случалось в тереме Велюры Твердолобого, Добронрав понял, что он по-прежнему сидит, уставившись в столешницу, и буравит взглядом скатерть. Мышцы одеревенели от долгого напряжения.
