Получалось, что оставшиеся в живых крысы не способны были создать или воссоздать угасшую крысиную цивилизацию. Да в целом и не стремились к этому. Зато они сохраняли и продолжали придерживаться однажды созданной иерархической конструкции крысиного общества. Причем придерживались этой конструкции так ясно, что крысы-самки, выросшие в спартанских условиях в предыдущей среде, готовы были уморить себя голодом, лишь бы не спариваться с присутствующими в новом вольере самцами. Логика в таком поведении не просматривалась вообще, потому что если следовать академической доктрине, то все живые существа стремятся к размножению безусловно, так сказать, на рефлекторном уровне. А этого не происходило. Этого не происходило вот уже двенадцать раз, и маленькие цивилизации крыс вымирали.
Вернулся Борис Алексеевич в Алтайский край случайно.
Командировка была в края здешние по линии партии в конце пятидесятых. Надо было с соседями отношения как-то выстраивать, как-то налаживать прерванное было сообщение. А тут с одной стороны люди со своими обычаями, с другой – со своими традициями, с третьей – дикие какие-то, неконтактные. А ты, Борис, поди и разберись. Сделай так, чтобы железную дорогу тут проложить можно было. То есть дорога-то была, только уж очень старая, и надо было ее ремонтировать, реконструировать, а для этого надо было построить временные поселения для рабочих, коммуникации проложить, транспортное сообщение, так сказать. В общем, это как с нуля город в пустыне возвести. Даром что не пустыня, а ничего же нет из того, что надо для обширных инженерно-строительных работ.
Так в начале 1959-го, ровно сорок лет спустя с того момента, как он уехал с отцовского хутора, снова попал он в Горстан в тридцати километрах от поселка Усть-Кам, где когда-то была узловая станция. Только перенесли ее лет тридцать назад много северней из-за ландшафта да близости к границе и назвали Горстан. А теперь восстанавливать решили и тут и там, чтобы ближе к границе было.
Ну, решили так решили.
Работы было много. Людей тоже. Всю зиму и начало весны Борис Алексеевич даже и не думал поехать и поискать отчий дом. А вот с наступлением мая, когда большая часть снегов сошла, захотелось ему во что бы то ни стало увидеть то место, где он родился. Да могилкам поклониться. Нет ведь у него на свете никого, кроме тех трех могил, что затеряны где-то в лесной глуши в предгорьях Алтая.
Всю зиму в свободное время ходил он по окрестностям и вспоминал детство, отрочество и юность. И накатывалась на него такая тоска страшная, что хоть садись в сугроб и начинай рыдать. Только он не рыдал. Как человек очень взрослый, прошедший огонь и воду, он понимал, что это детские чувства всколыхнулись в нем. Что он долго жил, притупляя, отодвигая на задний план чувство одиночества и человеческой невостребованности. Рядом с ним начиная с 1919 года не было никого из его прошлой жизни. Абсолютно никого, кто бы мог с ним поговорить так, как это было в его детстве и отрочестве.
А тут он вернулся в родные края, и все то, что дремало где-то на дне его выхолощенной души, всколыхнулось и вырвалось наружу. Борис Алексеевич, приезжая каждый раз в Усть-Кам, заходил в почтовое отделение. Оно осталось еще с царских времен: каменное основание, на котором восседал деревянный сруб. Так надежней: камни придавали устойчивость конструкции, а деревянный сруб был теплым. Теперь-то к этому старому зданию пристроили еще деревянный придел с отдельным входом и большими окнами. И уже тут теперь выдавали почту, собирали письма и посылки, продавали газеты и брошюры. А Борису Алексеевичу очень хотелось попасть в старое здание, и как-то раз под каким-то совершенно пустячным предлогом он туда попал. И там, в этом старом помещении еще царской почты, все было так же: длинный прилавок и много шкафов. Только теперь двуглавые орлы были закрашены темно-бордовой краской, а портреты царей в рамках сняты со стен и вместо них виднелись неизбранные новые вожди.
