Через месяц он умер. Официально – несчастный случай. Неофициально – тишина, которая стала слишком плотной.
Сейчас, в этом старом чердаке, она поняла, почему Али так точно знал её голос. Потому что он читал это. Ещё до встречи. Возможно, когда был подростком. Возможно, через отца. Через ту самую премию, которая сделала её имя узнаваемым. Он не знал, чья она. Но он услышал тот же ритм – и запомнил. И теперь просто вернул его.
Он стал её зеркалом. Не чтобы обвинить. А чтобы заставить вспомнить ту, что писала тогда. До молчания. До вины.
Вернувшись домой, она зажгла свечу. Открыла ноутбук. И начала писать новый текст. С названием, которое она боялась себе признаться уже десять лет:
"Письмо от матери, которая не спасла"
Она знала: это не литературный текст. Это – жертва и возвращение. Если она закончит его – она выживет.
Если нет – Али продолжит писать её до конца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ – Голос без даты
В кабинете следователя пахло дождём. Не улицей – именно дождём. Как будто стены впитывали влагу из чужих разговоров. Файлы были разложены аккуратно: по длине строки, по весу смысла, по температуре имени. Он сидел прямо, без тени раздражения или превосходства. Степень его внимания не зависела от слов. Он фиксировал паузы, дыхание, движение глаз. Его метод был молчаливее, чем тишина.
Элина села напротив, положив руки на колени. Она не спрашивала, почему вызвали. Ответ уже был внутри. Не официальная жалоба. Не университет. Не рассказ о мальчике. Речь шла о матери.
Он открыл папку и аккуратно пододвинул лист. Страница была свежей. Чернила чуть блестели. Шрифт знакомый – один из стандартных текстовых редакторов, но на экране появлялся другой – внутренний, от которого трудно было отвести глаза.
– Этот фрагмент прислали вчера вечером, – сказал он, не глядя на неё. – Без подписи. Но вы сами видите – стиль. Интонация. Синтаксис.
Он прочитал вслух, почти шёпотом, как будто произносил не текст, а диагноз:
«В комнате с запертым окном сидит женщина. На столе – чашка, в которой ничего не остывает. На подоконнике – птица, которую она не помнит. Она пишет письмо. Начинает со слов: "Я позволила себе перестать чувствовать", и не замечает, что письмо уже получено. Адресат – ее собственный голос.»
Она не моргнула. Прочитанное не удивило. Даже структура – слово в слово совпадала с абзацем, который она только собиралась написать. Он уже звучал внутри. Но пальцы еще не коснулись клавиш. Лист был пуст, экран – нет.
– Это не опубликовано, – сказал следователь. – Не существует ни в одном архиве. В метаданных – дата создания: следующая неделя.
Он замолчал. В комнате стало тише, чем было до его слов. Тишина имела вес, форму, наклон. Она двигалась, как вода в сосуде, и меняла очертания предметов.
– Что вы от меня хотите? – спросила она.
– Понимания. Или хотя бы сомнения, – ответил он. – Если вы считаете, что кто-то крадёт ваши мысли – это одно. Но если ваши мысли появляются из источника, до которого у вас нет доступа, – это уже вопрос иной природы.
Он не улыбался. Не колебался. Он не верил в мистику. Но терял контроль. А это пугало сильнее всего.
Элина откинулась на спинку стула. Глаза смотрели в окно, где капли дождя сбегали по стеклу, как строки, которые кто-то уже перечитал.
– Я не пишу, чтобы сообщить, – сказала она. – Я пишу, чтобы не исчезнуть. Иногда то, что я ещё не написала, уже существует. Потому что страх говорит раньше меня. Потому что стыд живёт быстрее.
