Тогда мы ни о чём не догадались. Значительно позже сам председатель рассказал нам, что это была инициатива Нины.
– Ходила каждый день. Требовала, просила, чтобы я направил тебя учиться, грозила, что напишет в Москву, что я эксплуатирую детский труд, заставляю тебя работать чуть ли не по двенадцать часов в день. Одним словом, не отставала от меня, пока не добилась своего, – рассказал он брату, когда тот приехал в колхоз на каникулы. Я и брат во многом обязаны ей.
– Не у неё ли ты часом стянул деньги, чтобы приехать сюда?
– Типун тебе на язык, да как ты можешь так думать? Разве я похож на подлеца? Да разве я посмел бы дотронуться до её вещей, к тому же она давно уже не живёт у нас.
– А где она живёт?
– Уехала она. Отработала свои положенные три года и уехала. «У вас хорошо, – говорила она перед отъездом, – и люди добрые, и ко мне очень хорошо относятся, но на родине всё же лучше. Поеду, может быть, и в институт поступлю», – мечтала она. Так вот и уехала. Попрощалась с нами, поцеловала обоих и отбыла. Один из наших деревенских спекулянтов, который промышляет между Россией и нашими местностями, видел её в Брянске на рынке барахольном. «Стояла наша Нина, – говорил он, – за прилавком и торговала всякими безделушками». А жаль. Хорошая была учительница.
– Ты меня извини, Таваккул. Может, я и вправду малость не так выразился, но всё же я не врублюсь, какое отношение имеет твой, пусть даже очень интересный рассказ, к тому, что ты сейчас здесь?
– Самое что ни на есть прямое.
– То есть?
– Я всё это рассказываю тебе, чтобы ты в конце концов понял, что никакого воровства я не совершал. Понимаешь? Не совершал – и всё тут. В долг взял. Ты чего, никогда ни у кого ничего не занимал?
– Занимал, почему же?
– Вот и я занял, то есть позаимствовал, с той разницей, что сделка эта между мной и тем человеком производилась, ну… как бы это сказать, односторонне-с. Вот именно, что односторонне, молчком, без бурных объяснений. Ты понимаешь? Я так и верну, иначе и быть не может, точно так же положу на стол, без лишнего шума и объяснений, молчком и…
– Односторонне.
– Тьфу, с тобой невозможно говорить. Я ведь тебе уже битый час объясняю, с каким трудом мы выросли.
– Ну и что? Другие лучше жили?
– Намного лучше и, главное, без последствий.
Я вопросительно посмотрел на него.
– Не у меня, – поняв мой немой вопрос, сказал он, – а у брата. Я-то маленьким был, многого не понимал. Иногда мне кажется, что самые счастливые люди на свете – это дети и дураки, и знаешь…
– Дети многое понимают, – перебил его я.
– Да, конечно, – согласился он, – но всё же брат был намного старше меня и более болезненно реагировал на всё происходящее. И как результат, у него выработалась неуверенность в своей полноценности.
– Это в каком смысле? – перебил я его опять.
– Ему кажется, что он, ну и я тоже, не можем реально оценивать своё положение и принимать правильные решения своих проблем.
– Это как мания, что ли?
– Вот именно. Даже для решения самых пустячных вопросов ему нужен чужой совет, самые очевидные вещи он не сделает, пока не спросит у полдеревни. Причём, его устраивают даже такие советы, которые противоречат нашим намерениям и, стало быть, нашей выгоде. Все смеются над нами, вся деревня, а он ещё хуже и хуже становится. Была одна девушка у нас в деревне, очень миловидная и трудолюбивая. Из бедной семьи, правда, зато от уважаемых всеми родителей. Не знаю, кому принадлежала инициатива, кто первый начал, но пошли слухи, что мой брат скоро женится на ней. Все порядочные люди одобрили этот шаг, а я вообще был на седьмом небе от радости. Уже всё было обговорено, родители девушки и близкие родственники приходили к брату как к своему зятю, помогали чем могли, наводили порядок у нас в доме. Председатель колхоза выделил из колхозного склада необходимое количество муки, риса и обещал в день свадьбы дать одного бычка, какого сам брат выберет. Все ждали: вот-вот нагрянет свадьба, не сегодня, так завтра, и вдруг всё пошло насмарку.
