За едой я затеял разговор о будущем. Невинный разговор. Но о нашем будущем.
– Школа скоро закончится. Какие у тебя планы на лето, да и потом? – как бы между прочим спросил я.
Это был серьезный разговор, но я старался говорить легко, как будто речь идет о погоде. Она ненадолго задумалась, потом тихо сказала:
– Летом папа отвезет меня в Москву. Попробуем новые протезы… И еще попробую поступить в один из столичных вузов.
Она как-то виновато посмотрела на меня. Я улыбнулся ей и сказал максимально непринужденно:
– Отлично! Я очень рад за тебя, ты заслуживаешь этого, как никто. Мой адрес знаешь, будем друг другу писать…
Будем друг другу писать? Идиот.
– …прости.
– Прекрати все время думать о том, как меня щадить. Я могу диктовать, чтобы кто-нибудь написал. Будут тебе письма от меня. А какие у тебя планы?
– Ну, на ближайшие два года я, вероятно, буду занят воинской службой, – с улыбкой сказал я.
– Тебя не должны брать! – резко сказала она. – С твоей-то травмой.
Очевидно, что армейская служба в ее глаза не была тем, на что стоит тратить свое время.
– Ксюша, сейчас берут всех. Не бойся, все будет нормально. Как мы договорились, будем переписываться, мама перешлет мне твой адрес. А как демобилизуюсь, обязательно слетаю к тебе в Москву.
И там скажу тебе, что люблю тебя. Если ты все еще будешь свободна. Может, тогда и родители твои меня примут. План был такой. Но тогда я этого, конечно, не сказал.
Будущее казалось мне туманным, но не безнадежным.
Через пару лет неопределенности в наших молодых судьбах должно было стать меньше.
Это были мысли глупого и наивного подростка.
***
– Можно? – Лиза показывает на тарелку с дымящейся едой, которую я, задумавшись, просто держу в руках.
Я не голоден и отдаю ей ужин – тушеную картошку с котлетой.
– Ого, котлета с мясом, домашняя. Тоже Инна Андреевна готовила?
– Да. Она была у них и педагог, и медсестра, и домохозяйка – все сразу. И это было не в тягость, как ни странно. Ксюша стала для нее как родная дочь или внучка. Инна Андреевна искренне ее любила и заботилась о ней, хотя подозреваю, как сложно это было. Для меня общение с Ксенией – это час-два чистого незамутненного счастья, и я никак не ощущал тяжесть их быта. Да и характер у моей возлюбленной вряд ли был ангельский, уж в этом я не сомневаюсь.
Лиза кивнула.
– Точно.
Я продолжал вспоминать.
– Ксюша любила эпатировать меня своим образом мыслей. И еще я думаю, она редко бывала до конца искренней. За все время, что мы общались, мне не довелось увидеть, как она обижается, злится или плачет. Ксюша, которую я знал, всегда была сильной и смелой, всегда в хорошем расположении духа.
– Думаешь, она не всегда такой бывала?
– Уверен в этом.
Пока Лиза доедает, я молча смотрю, как тлеют угли костра. Кое-где пробивается редкий язычок пламени, облизывающий серые от золы поленья. Он уже не греет и почти не светит. Нас постепенно обступает тьма ночного зимнего леса. Луны и звезд не видно, не видно сквозь деревья света фонарей парковых аллей или огней ночного города. Кажется, что наш тлеющий огонек – последний источник света. Не станет его – и все погрузится во тьму.
– Надо поддерживать огонь, – говорит Лиза. – Мы почти у цели.
Мне не хочется вставать, и я оставляю это дело ей. Ступая своими маленькими, детскими еще ножками, среди стволов, она набирает хворост, чтобы разжечь пламя сильнее и несколько толстых веток, чтобы костер горел дольше. Я сижу на снегу, но холода не чувствую. Лиза снова устраивается на небольшом пеньке напротив меня, по ту сторону костра.
