– А он в соседней квартире сейчас?
– Да. Он всегда там, – утвердительно кивнула Астахова.
– А на улицу он выходит? На прогулку, учёбу… ну не знаю, куда-то ещё?
– Нет. Он всегда дома. Несколько раз лежал в клинике, а так всегда дома.
– А как он там один… и с таким заболеванием? – удивилась Сорокина.
– У него чёткий график, которого он придерживается неукоснительно, ежедневно. Я всегда знаю, чем он занят в конкретный момент времени. От общения он отказывается, поэтому я вполне могу жить вот так, рядом, а не вместе с ним. Главное – всё делать в соответствии с его режимом дня – так, как он привык.
– А если что-то пойдёт по-другому?
– У него будет нервный срыв.
– В чём это выражается?
– Он… Может быть по-разному, – вздохнула Астахова. – Может начать кричать, может бить себя или биться обо что-то, может бить того, кто рядом. Расчёсывать себя до крови и не останавливаться. А может и наоборот – как будто застывает в каком-то ступоре… Мы стараемся не доводить его до таких состояний и всё делаем по его правилам.
– А что значит – отказывается от общения?
– Не разговаривает… – по лицу Марты пробежала гримаса внутренней боли. – Он со мной никогда не разговаривал.
– За пятнадцать лет? – с сомнением уточнила Аня.
– Да…
– А он умеет?
– Умеет… Он часто разговаривает с самим собой или с кем-то несуществующим… А со мной ни разу… И в глаза не смотрит, – Астахова прикусила нижнюю губу и вытерла внешней стороной указательного пальца проступившую слезу.
– А с Юлией Андреевной общается? – продолжала Сорокина, стараясь оставаться невозмутимой.
– Очень редко. Последнее время совсем перестал – в детстве чаще.
– А сколько ему лет?
– Антону двадцать.
– А этот дом же построен недавно – где вы раньше жили?
Аня привычно двигалась по чужому жизненному пути в поисках закоулков, в которых могут прятаться какие-то секреты.
– Раньше я жила вместе с Юлией Андреевной и Антоном в их квартире, в Москве, в Лефортово. Переехали… Переехали в двадцатом году. Я сюда, а Антон в соседнюю.
– А Юлия Андреевна?
– А она нет. Она здесь никогда не жила – заезжает в гости.
– То есть, условно говоря, три года Антон в той квартире один, а она только посещает?
– Да, примерно столько – плюс-минус.
– А где она сама живёт? – заинтересовалась Сорокина.
– Я не знаю – она не говорила. Мы с ней по телефону общаемся при необходимости. Общались…
– Ну допустим. Тогда вспомните, пожалуйста, когда она была здесь последний раз?
– Примерно пару недель назад – перед Новым годом. Я, к сожалению, не помню точно день, но запомнила другое.
– Что же?
– Она приехала, как всегда зашла ко мне, переоделась – у неё есть специальная одежда, в которой она ходит к Антону, чтобы ему было всё привычно. Мы посидели, попили чай, поговорили о делах, но вела она себя как-то необычно. Очень напряжённая, рассеянная – отвечала невпопад и как будто боялась идти к сыну. А вернулась от него вся в слезах. Такого не было никогда. Болезнь проявилась у него очень рано – в два или два с половиной года. Она, конечно, за это время повидала всякое, и её практически невозможно было выбить из равновесия. А тут вот так. Я попыталась узнать, что случилось, но она оделась и ушла…
– Так ничего и не сказала?
– Сказала… Сказала: «Я ужасно ошибалась. Я отняла у него жизнь». И вот… Больше я её не видела, – подытожила Марта и снова вытерла слезу.
– А почему вы раньше не обратились в полицию, а так долго ждали?
