– Я… я просто отказываюсь верить, что…
– Отказываешься верить?! – Харон постепенно повышал голос и в нем слышалось негодование. – Разумеется, ты куда с большим удовольствием веришь в то, чего сам наверняка знать не можешь; в то, что вложено в твою голову учебниками школьной программы, университетскими лекциями и, так сказать, речами авторитетных людей. Ты веришь, что земля вращается вокруг солнца, и что в солнечной системе девять планет; и если завтра скажут, что планет восемь – поверишь и в это; веришь, что солнечная система является частью отдельно взятой галактики, а галактика – частью вселенной, произошедшей от некоего большого взрыва. Ты веришь в массу всего того, чего сам проверить не можешь. Веришь только в то, что не доставляет тебе дискомфорта и не требует усилий воли и умственного труда. И несомненно веришь в то, что все это мироздание создано исключительно для тебя и твоего удовольствия, и что жизнь твоя – неслучайна. И не отрицай последнего! Но случайностями ты предпочитаешь называть все то, что выводит тебя из удобства и из состояния покоя. Отказываешься верить во все, что не совпадает с твоими иллюзорными планами на жизнь. Хочешь возложить ответственность на кого-то другого? Ведь это другие решили твою судьбу? Нет, Парень! Ты сам сделал шаги, приведшие тебя сюда. И если теперь ты считаешь, что тебе следовало помалкивать, или, и того хуже, примкнуть к тем, против кого ты осознанно шел… И для меня совершенно не важно, на чьей стороне ты боролся или против кого, хотя оно и так понятно… А теперь ты сожалеешь об этом потому, что лишился так называемой свободы, – значит ты предаешь самого себя, и во мне понимания и жалости к себе ты не найдешь. Я скорее начну презирать тебя за твою теперешнюю слабость, чем утирать твои сопли и соглашаться с тобой в том, что ты живешь не своей жизнью!
Я повесил голову, как ребенок, которого отчитывает отец за плохие оценки. Харон вздохнул:
– Извини, – смягчаясь, сказал он. – Наслушался я вашей братии. Лучше уж я сразу все выскажу, чем буду подвязывать тебе слюнявчик. Все. Идем, Парень.
Пройдя еще немного, он снова заговорил.
– Знаешь, у меня с моим наставником здесь тоже нередко возникали споры и разговоры о смысле. Он называл это место тоннелем судьбы, а его наставник – коридором ста одиннадцати шагов. Мне же ближе – исповедальня. Когда я остался один, я часто размышлял здесь о вечном, каялся в грехах и взывал к Богу. Но, как не назови, можно лишь гадать в чем особенность этого тоннеля: быть может – в его однообразии? Ведь ничто не отвлекает внимания и побуждает погрузиться в себя. Как бы там ни было, задаваться вопросами судьбы и смысла – ничуть не плохо. Только старайся мыслить позитивнее, что ли, и не отчаиваться, если какие-то ответы не находишь сразу. Всему свое время, Парень, всему свое время.
Слова Старика подостудили и даже успокоили меня. Мы продолжили путь молча, и я задумался: неужели всего сто одиннадцать шагов? Но отчего-то дорога от ризницы до чистилища казалась мне долгой. Вероятно, причиной тому были толща воды и скользкое дно, замедлявшие нас. Теперь же, озираясь и вслушиваясь, я напряженно ждал: услышим ли мы голос и звуки, преследовавшие меня в моем одиночном походе, – но тоннель хранил молчание.
– Сюда бы лодку, – прервал я затянувшуюся, гнетущую паузу. – Было бы удобнее…
Наставник прокашлялся и не оборачиваясь буркнул:
