Итак, муж закрыл гараж, и мы поехали, сперва медленно, потом очень быстро, от гаражей до нашего дома было не больше километра… Уезжая из Красноуральска, мы своих вещей не захватили, такими были условия, которые мы вынужденно согласились исполнять – документы в зубы и прочь, прочь из города! И если бы не древняя «Газель», стоявшая в ремонте у Диминого школьного друга…
Он стал похож на бедуина, а я забыла про свою беременность.
Стресс на мужчин действует очень опосредованно – сперва давит, потом немного отпускает и позволяет выжить, если хочешь, и когда это удается, мужчина выпадает в осадок, становится как кислое молоко, забытое бабкой в кружке на подоконнике.
Мы ехали, и я не узнавала его – чистенький дантист с едва различимой улыбкой умного человека куда-то исчез, а за рулем сидел незнакомец, и от него пахло соляркой и дешевыми сигаретами.
– Дим, – дотянулась я губами до его волос. – Ну, Дим, ну, Дим-Дим…
Мы поцеловались, и нас тряхнуло.
– Мне ее очень жаль, так жаль! – глядя на холм кладбища, всхлипнула я. – Лучше бы я умерла!
– Лучше бы я умер…
Мы взглянули на то место, которое было нашим домом…
Двери распахнуты, разбитые окна хлопают, чувствовалось, что в доме осталась одна труха без вещей, и какой-то татарин смотрит на нас, не мигая, с обочины… Мачты электропередач за его спиной и огромная промзона города Красноуральска, из которого мы убегали. Но этот город был мне так дорог! Он навсегда застрял в моем сердце, как ты, любовь моя, и напоследок мне захотелось сделать что-нибудь хорошее – отдать полкармана мелочи нищему или купить мороженое в вафельных стаканчиках недоверчивому и замурзанному уличному ребенку.
И тут я увидела его…
Бомж из привокзального сквера – тот самый, который спал там под пионером с гипсовым горном. У рынка толпился народ, что-то происходило…
– Сейчас объеду. – Дима стал разворачиваться, а я сказала:
– Подожди, я посмотрю.
– Зачем?!
У павильона «Семена» помирал местная достопримечательность – бомж Гильза, также известный как Мурадым-ага.
Судя по виду, его переехала машина: старик был не только поломан, как кукла с помойки, но и весь в крови.
– В рынке кассу вчера ночью ограбили, взяли всю недельную выручку… и обменник потрясли, – переговаривались те, кто стоял неподалеку.
– «Скорая» не едет, – завздыхала местная горе-бабка с котятами в коробке.
– А как?.. – спросила я.
– Сперва под одну машину попал, и другая следом! – наклонилась ко мне бабка и, отложив котят в сторону, поправила что-то похожее на подушку под головой Мурадым-аги.
Тот, не открывая глаз, продолжал кричать.
– А-аааааааа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!.. – разносилось на пятачке перед павильоном «Семена».
Толпа потихоньку расходилась, новые зрители еще не собрались. Дима потянул меня за рукав, а я вдруг начала рыдать, размазывая слезы.
Бомж перестал стонать и, сглотнув страшным кадыком, взглянул на меня. Я, придерживая рукой живот, наклонилась и спросила:
– Вам больно?
В ноздри ударил такой страшный газ из смеси горя, несчастья и всей той грязи, в которой живут опустившиеся люди и уличные собаки, что я, как сомнамбула, покачнулась и чуть не упала рядом. Дима приподнял меня за подмышки и молча понес к машине.
Бомж снова открыл глаза и посмотрел на меня, а я на него, вывернув шею.
– Давай отвезем его к приемному покою и положим? – уже в машине, когда Дима стал отъезжать, ни на что
