В колмогоровском корпусе было светло и тихо, лишь откуда-то сверху доносились голоса и какие-то скребущие звуки. Коля прошел мимо многочисленных листов и картонок с надписями «Барьер 2x4 м», «Баррикада 1,5x3», «Ограждение» и даже «Стена из кирпича», там и сям разбросанных по небольшому вестибюлю, и поднялся на второй этаж.
Звуки доносились из-за двери с табличкой «К-212».
Коля сделал глубокий вдох, резко выдохнул и открыл дверь.
В аудитории было полтора десятка мальчишек и девчонок, по виду на два-три года старше Коли. В центре сидел подросток с длинной челкой, в его руках была гитара – это из нее он извлекал скребущее бреньканье. Остальные неровным полукругом сидели на партах и скамейках с задумчивым видом; у некоторых в руках были планшеты. Строгая девочка стояла у доски и выводила сверхчеловеческие профили световой указкой. Единственная осмысленная надпись на доске гласила: «Гуталин».
На Колю никто внимания не обратил, лишь самый ближний к двери паренек строго посмотрел на него, прижал палец к губам и указал на скамейку: сядь и сиди тихо.
– Так, ну давайте еще раз, – сказала девочка у доски.
– Катя, может, хватит, – сказал гитарист. – Ясно же, что не то.
– Давайте пропустим гуталин, – твердо сказала девочка. – Может, дальше что-то всплывет. Ребята, копните семантику поострее, уже четко в направлении «декаданс». Поднимите справочник по периоду.
– Поднял.
– Уже? Держи контекст тогда. Кеша, давай.
Гитарист, которого звали Кешей, ударил по струнам и ломающимся, слегка гнусавым голосом запел:
– «Я крашу губы гуталином. Я обожаю черный цвет…»[6]
– Так, стоп. Есть? Ну ребята!
– Всё то же, панки.
– Какие-то эмо, – подал голос ближний к Коле паренек, лихорадочно листающий планшет.
– Эмо – это что?
– Субкультура, родственная готам.
– Готы. Есть! – вскричала Катя.
– Есть! – одновременно с ней откликнулись несколько голосов. – Черное, смерть, упадок, крушение.
– Фиксируйте, фиксируйте! Кеша, дальше!
Гитарист снова ударил по струнам и продолжил:
– «… черный цвет». Эм-м-м… «И мой герой – он соткан весь из тонких запахов конфет».
– Эфемерность.
– Временность.
– Запахи нестабильны.
– Конфеты сладкие.
– Нормально, ложится. Дальше.
– «Напудрив ноздри…»
– Есть!
– Есть!
– Дальше.
– «Я выхожу на променад, – тщательно выговаривая гласные, пел Кеша. – И звезды светят мне красиво, и симпатичен ад».
– Ну нормально, только гуталин все портит. Катя, что с гуталином делать?
– Горцы, идея!
– Давай, давай!
– Все чрезвычайно плохо.
– А мы не возражаем! – хором откликнулись несколько подростков сразу.
– Это ирония, горцы. Автор не актор[7], он не погружен.
– Не-не-не, погоди, остальная область сверхкомпактная.
– Именно поэтому и сверхкомпактная. Усёк? «Лицом к лицу лица не увидать».
Некоторое время царила тишина.
– М-да-а, – сказал Кеша. – Горцы, он прав. Гуталин – ключ.
– Эх, корреляты-аспираты, а так хорошо ложилось!
– Резюмируем, – сказала Катя. – Текст нерелевантен[8], герой не погружен, является сторонним имперсонатором[9].
– А то и вавилоном.
Колмогоровцы дружно рассмеялись.
– И у нас гость в виде малька.
Все взоры обратились на Колю. Коля почувствовал себя крайне неуютно и с огромным трудом подавил желание встать.
– Тебя Настя послала? Или ты парламентер?
– Я парла… – Коля прокашлялся. – Парламентер я.
– С зеленым флагом?
– Вот распоряжение по флагу. – Коля протянул планшет.
Один из колмогоровцев подошел и прочитал вслух:
