– Да, – согласился я, – но этим предполагалось спасти отца от… от последствий признания его виновным.
– Нет, – возразил мистер Ноллот с невеселой усмешкой. – Намерение состояло не в том, чтобы спасти его от виселицы, но в том, чтобы передать его под опеку отца, а затем заботам доктора Алабастера – участь, вероятно, похуже казни. Ручаюсь, что, дойди дело до суда, вашего отца никогда не признали бы виновным. Улики против него были крайне ничтожными, и судья соответственным образом наставил бы присяжных. Верьте мне: я это говорю как юрист.
– Вы – юрист?
– Да, поверенный в суде. Полагаю, вас удивляет, что знание законов не помогло мне самому избежать здешних стен. Дело в том, что законы и процедуры, касающиеся умопомешательства – в особенности применительно к канцлерскому суду, – начисто лишены логики, несправедливы и с легкостью могут быть перетолкованы в недобросовестных целях. Подобно вашему отцу, я имел несчастье подпасть под канцлерский суд в качестве помешанного – горше судьбы и не представить, поверьте мне.
– Но откуда вам так хорошо известна история моего отца?
– По прибытии сюда он рассказал мне все – причем столь убедительно, что я ни на секунду не усомнился в его правдивости.
– Однако если тогда он находился в здравом уме… – Тут я запнулся.
– Как это согласуется с несчастным существом, которое вы видели вчера вечером? – мягко продолжил пожилой джентльмен. – Ответ более чем прост. Алабастер с прислужниками поставили задачу свести его с ума: это Хинксман – тот самый, высоченный, – Рукьярд и прочие, хотя Стиллингфлита я исключаю – в нем, по-моему, какие-то крупицы человечности еще сохранились.
– Что? – переспросил я. – Как здорового человека можно лишить ума?
– Как? Не спрашивайте. Поверьте мне на слово: сводить с ума умственно полноценных для блюстителей психиатрических заведений не менее прибыльно, нежели пользовать действительно больных. С ума сводить удается куда чаще – и гораздо легче, так что я то и дело спрашиваю себя: быть может, мы все безумны, а здравомыслие есть не что иное, как всеобщая договоренность о правилах безумного поведения. В голове вашего юного отца ясный рассудок и помрачение ума мешаются самым причудливым образом.
Юного? Я был потрясен. Ему должно быть не меньше тридцати пяти-тридцати шести лет!
– Но даже у него, – продолжал мистер Ноллот, – бывают периоды относительного просветления. – Дрогнувшим голосом он добавил: – Лучше бы их не было.
– Почему вы так говорите?
Помолчав, мистер Ноллот пояснил:
– Тогда он вспоминает о супруге, вашей матери. Вас не слишком опечалит, если вы мне расскажете, жива она и что с ней случилось?
На эту кроткую просьбу я не мог не отозваться – и в немногих словах рассказал историю матушки.
Мистер Ноллот вздохнул:
– Очень вам сочувствую, очень. Надеюсь, Питер никогда об этом не узнает. И даже о вашем существовании – уж простите мне такие слова: знаю, он радовался тому, что его короткий брак остался бездетным, и его отпрыскам не угрожают беды и позор. Боюсь только, что доктор Алабастер и Хинксман выложат ему все и о вас, и о вашей матушке, едва разум его прояснится. Ваше присутствие поможет им осуществить сразу несколько целей, – с горечью заключил мистер Ноллот.
– Каких целей? Что они против меня замышляют?
Мистер Ноллот ответил не сразу:
– Вы понимаете, насколько выгодна родственникам вашего отца ваша смерть?
