Я: Неужели и современная живопись, Лев Николаевич, по-вашему, бессодержательна?
Толстой: А вы думаете, что нет?
Я: Вот, например, Репин.
Толстой: Я знаю, что вы дружны с Репиным; но это не помешает мне сказать вам правду. У Репина техника доведена до великого совершенства. Но у него, в его картинах, нет идей, двигающих общество вперед. Его «Иоанн Грозный», «Царевна Софья», «Не ждали» – все это хорошо, поразительно, даже страшно правдиво написано. Но в этих картинах схвачен только известный психологический момент, то есть сделано опять-таки писанье с натуры, которое мы видим и в современной литературе. Но если вам страшно за Иоанна Грозного и жаль его, то что же другое вы вынесете из созерцания этой картины Репина? Толкнет ли она вас вперед? Ведь мы и без Репина знаем из истории, что и в Иоанне, как во всяком человеке, жили и зверь и существо, способное мучиться угрызениями совести[14]. Однажды, помню, Репин показывал мне свою картину «Крестный ход в лесу»[15]. Видимо, самому Репину картина нравилась. А я спрашиваю его: «Вы человек православно верующий?» – «Что вы! – говорит. – За кого вы меня принимаете?» – «Ну, значит, вы хотели посмеяться над суеверной, невежественной толпой?» – «И не думал». – «Так зачем вы писали эту картину?» – «Знаете ли, – говорит Илья Ефимович, – тут световые пятна так хорошо падали на толпу…» Эти «световые пятна» – лучшая иллюстрация того, что я сказал: Репин, видимо, не преследовал здесь никакой идеи, а погнался за световыми эффектами. И это крупный самородок, который с его техникой мог бы дать нам чудеса искусства! Крамской уже выше Репина. «Христос» Крамского – великая вещь. Я понимаю этого Христа и вижу в нем глубокую мысль[16]. А взгляните на большинство наших художников. Для чего они пишут? Конечно, для публики, как современные литераторы. Картины их покупаются, а я ни за что не повесил бы у себя всех этих Шишкиных, Клеверов, Маковских и т. п. Они не будят мой ум, а только чувство, раздражают глаз и не забрасывают в душу никакого тревожащего совесть луча… А «Христос» Крамского забрасывает туда этот луч, и повесьте у себя эту картину – она вечно будет тревожить вашу душу. А у Репина все построено на грубом эффекте, на поразительной технике. И вот он создал две-три талантливых вещи и не идет далее… Да! Эпоха наша – эпоха поклонения не духу, а форме, и цензура везде, во всем – одна из причин того, что мысль наша робко спряталась и дремлет[17]. Но настанет, настанет еще время, когда станут снова поклоняться духу! Видели ли вы картину Ярошенко – арестанты смотрят из-за решетки тюремного вагона на голубей?[18] Какая чудная вещь! И как она говорит вашему сердцу! Вам жалко этих бедняков, лишенных людьми по недоразумению света, воли, воздуха, и этого ребенка, запертого в вонючий вагон. Вы отходите от картины растроганный, с убеждением, что не надо лишать человека благ, данных ему Богом… Вот как должен действовать на вас художник. Картины Ге тоже проникнуты идеей, и я отхожу от них с желанием добра, с сочувствием к ближнему. Если бы не цензура, и наши художники создали бы великие вещи. Но как писать, если знаешь заранее, что придет полицейский и выбросит с выставки твою картину? Для этого надо многое: и личное мужество, и средства, и святое поклонение правде. И что сталось с Крамским? Он начал писать портреты как единственные вещи, которые можно писать без цензуры и которые дают доход. Талант его видимо угасал
