– Где вы? – звал их Долан.
– Да здесь мы, здесь!
– Тайрок! Тайрок!
– Я тут, – откликнулся Тайрок и звонко засмеялся.
Но никого не было видно – вот каким густым стал туман. Долан видел только, как в самую белёсую гущу, в самую непроглядную его пустоту убегает красная нить, да там и растворяется.
Он заметался меж деревьев. Куда бежать? Где все? Казалось бы, рядом – руку протяни. Только что он их слышал. Но нет. Никого. Долан зажал под мышкой красный моток и двинулся на ощупь. Он то и дело натыкался на выплывавшие из ниоткуда сосны, встревал в кустарники и спотыкался о валежник. Подошвой он ощутил длинную палку, поднял её и выставил перед собой, щупая непроглядное пространство, как ослепший. Но палка глухо стукалась о шершавые стволы, путалась в подлеске, или же не находила опоры в вязкой пустоте.
– Тайрок! Берген! Вы меня слышите? Бондарь!
Голоса стихли. Долан бросил палку под ноги, и она упала в снег бесшумно. А затем вскинул ружьё и сделал залп. Но выстрела не услышал.
– Эй, – зашептал он, и голос его донёсся как из-под снега. – Есть здесь кто?
Никто не отвечал.
Он оглянулся. Вокруг него от ствола к стволу была беспорядочно натянута красная нить. Натянута абы как, небрежно, наспех. Пока он бродил кругами туда-сюда, нить всё наматывалась и наматывалась, и теперь он оказался среди красной паутины. Но конец нити по-прежнему растворялся в непроницаемом для глаз пространстве. Долан потянул её на себя. К его ужасу, нить больше не была натянута, и вскоре к ногам Долана из молочной пустоты вынырнул оборванный конец.
Он остался один. Среди немого леса. Среди белого тумана и оглушающей тишины. Один. И только паутина красной нити меж осин да сосен.
7. Кто-то невидимый и хриплый
«Ну вот, напугал ребёнка»
В воздухе пахло необычайно вкусно. До слуха доносилось бульканье ароматной похлёбки, ведь так пахнуть и мелодично булькать может только что-то невероятное. Особенно когда пустой желудок урчит, как свора диких волков.
А ещё пахло пряным мхом, сухими травами и древесиной. Слышался треск поленьев в разведённом очаге да кто-то перешёптывался. Хрипловатый голос спрашивал:
– Ну что ты там возишься? Он скоро проснётся.
Кутыптэ медленно открыл глаза. Он лежал под тёплой мохнатой шкурой на чём-то удивительно мягком. Тулупа и валенок он на себе не ощущал, но пошарил ладонью по груди: блестящее ожерелье было при нём.
За окошком сиял зимний день, а метель, судя по всему, давно улеглась. Во всяком случае, отсюда не был слышен её неистовый вой, и снаружи было белым-бело от навалившего снега.
Кутыптэ сел на кровати и свесил ноги. Избушка, в которой он очутился, была не сказать чтобы просторной, но до невозможности уютной. Настолько, что хотелось здесь поселиться на всю жизнь.
У окна стоял деревянный стол, уставленный утварью, а над ним висел фонарь. На полках красовались баночки да бутылочки ярких расцветок и разнообразных форм. А ещё книги всевозможных размеров и толщины. Кутыптэ перевёл взгляд на перевязанные разноцветными лентами свитки, много свитков. Некоторые с массивными сургучными печатями. Под полками насупился огромный кованый сундук.
Тем временем в углу, у жарко пышущего очага, трудился кто-то невысокого роста. Судя по сутулой фигуре, это был некий старичок в меховой безрукавке поверх холщёвой рубахи и в увесистых валенках. Он размешивал в котелке варево, пританцовывал и мурлыкал под нос что-то очень мелодичное.
