Татаркин. Ну… Э-э… я… можете передать своей жене, что…
Китайцев. А мне не надо так.
Татаркин. Как?
Китайцев. А вот так. Так я бы еще пять лет назад получил.
Татаркин. То есть – как?
Китайцев. Да так! Выходит, что я вас уболтал.
Татаркин (оскорбленно). Ну, знаешь, Китайцев!..
Китайцев. Вот. Другое дело. А то получается по блату. А я по блату не люблю. Противно.
Татаркин. Так. Та-ак. Начинаем снова, да? Сказка про белого бычка?
Китайцев (пауза). Всю жизнь такая история. Даже с бабами.
Татаркин (устало). Идите домой. С какими еще бабами?
Китайцев, С какими. Я уже консультироваться хотел… Понимаешь, знакомлюсь – я, вообще, легко знакомлюсь, – ухаживаю, – я это тоже делаю так, на уровне, – потом вдруг она в меня влюбляется, ну, естественно, по уши. Гена, говорит, до тебя никогда, никто и нигде. Таких, как ты, вообще больше нет. Рот откроет, глаза вот такие – всё! Без вариантов! Раба любви! А меня от этого тошнить начинает. Не могу! Просто – присутствия ее не выношу!.. А здесь встретил свою жену. Если бы ты знал, какая это пила! Все ей не так, и все вокруг негодяи, и сам я эгоист, и родители у меня скряги, и дочь вся в меня. За голову хватаюсь, бегу с ружьем в лес. А обратно – тянет. Потому что, когда она накричится, делается ласковая-ласковая… (Смущенно.) Кгм. Да.
Татаркин (пауза.) Мне, вообще-то… работать надо.
Китайцев. Ага. Ну да, извини.
Встает.
Татаркин (смотрит на часы). Но сейчас обед. (Берет трубку.) Ангелина Петровна… Да, это я… Ангелина Петровна, вы меня… мм… Ну как же – ничего особенного! Это… с моей стороны не совсем… мм… Ладно, вы можете идти обедать (кладет трубку). Ну… так, значит, жизнь… Да ты садись! Не спешишь?
Китайцев. Куда мне спешить?
Татаркин. Температуры нет?
Китайцев. Сбил.
Татаркин (встает). Раздевайся. (Подходит к бару, достает бутерброды, термос.) Жена в поликлинике, а в столовой… (Ставит термос обратно, достает бутылку «Посольской».) Вот, в Москве взял, в министерстве. Выходит, тоже по блату.
Китайцев, раздевшись, присаживается.
Китайцев. Стул какой-то… унижающий.
Татаркин. Как раз перед тобой об этих стульях думал. Думал, думал… (разливает водку) ставил их, ставил, туда-сюда… Давай, Геннадий. Нехорошо, конечно, с подчиненными…
Китайцев. Ну, а с кем здесь еще выпьешь? Давай. Поехали.
Выпивают, жуют бутерброды.
Татаркин (откинувшись в кресле). А ты хорош гусь. «Классовый подход». Это называется – демагогия.
Китайцев. Ладно – демагогия… Отличный работник, нерадивый работник. Черно-белое кино.
Татаркин. А тебе дифференцированный подход нужен, да? А народ привык к черно-белым цветам, ясно? Плохое – хорошее. И не нам эти привычки ломать.
Китайцев. Значит, ты меня из народа выделил. Спасибо.
Татаркин. Ты можешь спокойно, с пониманием посидеть, поговорить? Не кусаясь?
Снова разливает. Пьют.
Китайцев. Мне вот что непонятно. Совсем непонятно. Мы везде кричим: план, план, количество, качество, производство, эффективность, заводы, поля, проценты. Везде рабочие нарисованы в спецовках. Зачем? Ведь на работу человек должен приходить изголодавшимся по работе. Чтобы у него действительно зуд какой-то в руках появлялся. Работа должна быть в удовольствие, как хорошая гимнастика для тела, для ума. Зачем о ней говорить? Это скучно, глаза на лоб лезут! Неужели цель моей жизни – дать больше и лучшего качества? Цель моей жизни… что? Если бы я знал. Но я живу! Значит, есть какая-то неизвестная, скрытая цель, – пока! Пока скрытая! Если мне интересно жить, интересно поговорить, пойти в лес, машину отремонтировать, просто… подышать, вот, рукой… карандаш взять!.. Много глупостей в жизни. Навалом. И мне это непонятно. Совсем.
