Ленинградцы. Драма в трёх действиях с прологом и эпилогом - страница 2

ВЕРА. Мне всё равно.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. А вчера опять на почте перебирала эти залежи писем. На тебе лица не было, когда ты вернулась. Я уж подумала: нашла. Но разве найдёшь? Мне страшно было посмотреть – тонны неразобранных писем, не разосланных. Хаос. И кто пишет, кому пишут, смешалось… Ты не ходи туда, Верочка. (с обидой) Молчишь, всё время молчишь. Я, конечно, может и устарела. И такая усталость. Но ты… Мне становится страшно. Ты была гордая, пусть и резкая порой, а сейчас – старуха в восемьдесят лет. После того ужасного письма. (возмущённо) Пётр, Пётр. Ничего не знает, не представляет, как мы живём, существуем при коптилке, а осуждает с горячностью мальчишки.

ВЕРА. Всё-таки читали письмо, то?.. Это же не красиво, тётя. А ещё учили.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Я и виновата! Твою переписку нетрудно найти даже в туалете, так её ты хранишь! (иронизирует) И откуда мне было знать, что оно последнее. Любящий муж, и ни одного трёхугольничка, а мы ждём, надеемся… И я ему доверилась. Нет, это простительно тебе, но мне, стреляной вороне! Комнату вам предоставила…

ВЕРА. Хватит, тётя!

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Он пожалеет. Ну, да война многое спишет, сгладит. И не взять в руки перо… А как бы вы могли жить! Ради вашего будущего…

ВЕРА. Хватит… Не надо мне такого будущего… Я не хочу, понимаете. Одна останусь. Вдова. Хуже. А жалеть, вмешиваться, поймите, нечего. Никому.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА (изумлённо). Ты считаешь себя всё-таки виноватой.

ВЕРА. Не знаю… Тогда – да, а сейчас… Не знаю. Мыслей много, а голова – пустая бочка. Вопросы, одни вопросы, а ответа нет. Не настоящие они, тётя: от обиды моей.

Пауза.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Если б ребёнок и родился, он всё равно бы не жилец на этом свете был. Лишь горя прибавил бы, а разве я не хочу внучку?.. Нам так тяжело…

ВЕРА. Там ещё труднее.

Пауза.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА (прислушиваясь к далёкому взрыву). И почему сегодня эти мерзавцы не стреляют: пакость, наверное, готовят? (Вера молчит, кочергой поправляет дрова в печке. Лидия Петровна говорит много и беспорядочно, только бы разбить молчание Веры, в котором ей чудится укор) Осине бы просохнуть, но всё некогда. Всё некогда… Под столом у меня полкнижки спрятано. Не бойся, Николай Иванович придёт не скоро ещё. Ноги еле держат, а думает, кажется, спасти все книги города. Не рационалист, чудак большой. А доктор из двадцать восьмого номера спальный гарнитур изрубил, только трюмо целое: боится зеркало разбить, суеверный… Ну, почему ты молчишь? Скажи прямо, ты, тётя, виновата! Ты уговорила, настояла. Ну, я! Я! О тебе думала, больше, чем о нём…

ВЕРА. Я не ищу виновных, тётя. (пауза) Книги всегда должны быть важнее мебели.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Однако ты сама ими растопляешь печку.

ВЕРА. Это сказал Николай Иванович.

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА. Я ж не вандалка, как это у Некрасова говорится. Не отрицаю. Но людям требуется капля тепла. За неё отдают многое. С меня, наконец, хватает забот о завтрашнем дне, не дальше. (полу-мечтательно, полу-деловито) Вместо хлеба можно испечь лепёшки из пшена и кофейной гущи, а если добавить немножко крахмала… Чудо-пирожки. И, как прежде, пригласить жильцов. Николая Ивановича. Он всегда дарит чашку с блюдцем, с золотой надписью. Заведём патефон. Тихо-тихо. Потом Ильинишну можно… А больше и некого. Пусто стало в квартире, а как прежде, бывало, ссорились. Сбегутся все на кухню, и тесно покажется…