Чужак на нормального походил очень отдаленно.
Он терпеливо ждал ответа, я пожала плечами, чтобы проверить, не может ли он в самом деле видеть меня спиной, реакции закономерно не получила, мысленно отругала себя и пояснила:
— То есть, может, конечно, но… Я просто не думала, что кто-то проявит интерес к дому. В нем невозможно… жить.
Чужак хмыкнул и пошел к крыльцу. Я открыла рот, чтобы предупредить его, но передумала. Самоуверенный человечишка, пусть сделает свою очередную ошибку: возможно, это научит его осторожности.
Чужак протянул руку и дотронулся до покосившегося облезшего поручня. Я прикусила нижнюю губу в ожидании, но ничего особенного не произошло. Чужак перешагнул через остатки ступеней, поднялся на крыльцо и остановился перед дверью.
— Не трогай, — не выдержала я.
— Почему? — Он откровенно насмехался надо мной, но беззлобно и со странной, едва уловимой теплотой, как будто приглашал в игру, в которой не бывает проигравших. Его голос нравился мне все больше.
На домике лежало проклятие. Вернее, заклятие, но это слово звучало не так грозно — особенно когда его произносили с целью отвадить детей от странного места. Имелась некая защита, которую ведьма установила перед смертью, чтобы нажитое ее предками не досталось убийцам. Действие защиты я испытала на себе, и сказкой она мне совсем не показалась. До сих пор заклятие продолжало исправно работать: никто не мог войти в дом. Попытка шагнуть через порог вызывала боль, жуткую, нестерпимую, ломающую тело на тысячи осколков.
Чужак взялся за ручку и толкнул дверь. Та с приветственным скрипом отворилась.
— Но… как?
Меня хватило на два коротких слова, хотя в голове разом возникла куча вопросов. Много лет я пыталась войти в этот дом, раз за разом придумывала новые способы, ставила эксперименты, но ничего не выходило. Все заканчивалось дикой болью, которая заставляла меня отползать от крыльца по земле. То же самое случалось, если посильнее потянуть за ставни на окнах. Не получилось проникнуть в дом и у остальных жителей Хюрбена, а пробовали многие: сначала хотели разграбить, потом сделали из своих попыток нечто вроде местного аттракциона и пробы для юношей. Ритуала, после которого мальчишки могли с гордостью называть себя взрослыми. В последние годы интерес к дому сошел на нет. Жизнь и смерть знахарки остались в прошлом, превратились в скучный рассказ, который мало кто хотел вспоминать, и дорожка к дому начала зарастать травой.
— Я же сказал, это мои владения.
Чужак продолжал стоять ко мне спиной, не показывая своего лица. Я подумала, что если он сейчас скроется в доме, то я не смогу зайти следом. Не рискну сделать попытку, чтобы не позволить ему насладиться результатом. Задержать его мне было нечем. Я чувствовала, что игра продолжалась, настал мой ход, и я лихорадочно перебирала в уме варианты, почему дом вдруг согласился впустить незнакомого человека.
— Магия крови, — озвучила я то, что вертелось на языке. Вот что охраняло дом, не давая чужим пройти. Это его владения, не покупка. Наследство, если он состоял в родстве со знахаркой. Не он был здесь чужаком, это все мы, любители ничейного добра, оказались не ко двору. Смутная мысль вертелась в моем мозгу, никак не давая себя ухватить. Воспоминание, давно погребенное под тоннами прочих.
Магия крови.
«Здравствуй, мама».
— У нее не было родни, — вслух вспомнила я обрывки чужих разглагольствований, которые обожала подслушивать по вечерам в трактире.
