Ускользнуть не удалось — она углубилась в лабиринт служебных коридоров, чувствуя взгляд и запах преследующего ее альфы. Лесник настиг ее возле пожарного выхода. Помог открыть дверь, поздоровался, спросил:
— Вы меня помните? Я — Имре. Мы виделись на фестивале.
— Помню, — ответила Флора, старавшаяся выкинуть из головы странную затею — написание жалоб на пихте.
— Я вас вчера вспоминал, — неожиданно сообщил Имре. — Хотел поговорить. Вы в этом году приедете?
Флора вспомнила о выстреле, зависшем расследовании, насторожилась и соврала:
— Не знаю. А зачем на фестивале? Вот вы. Вот я. Говорите.
6. Глава 5. Имре
Он и забыл, что Флора такая красивая и хрупкая. Залюбовался — особенно, когда та поднялась и направилась к выходу из зала. Движения были плавные, пропитанные истинно кошачьей грацией. И барса у Флоры была приветливая — замурлыкала, хотя могла бы зашипеть. Ирбис тут же воспользовался ситуацией, заурчал, описывая прелести пихт на их участке. Имре встал из-за столика, пошел следом за Флорой, отмахнувшись от вопроса Лазара: «Ты куда?» Они свернули в какой-то коридор — Имре сначала держал дистанцию, повторяя каждое движение кошки, а потом ускорил шаг, чтобы помочь открыть тяжелую дверь.
Флора посмотрела ему прямо в лицо, вызывая дрожь. Ничего не сказала — барса молчала, не мурлыкала — и Имре забеспокоился. Наверное, за красивой Флорой бегала толпа мяукающих альф. Помнит ли она лесника, с которым раза три или четыре разговаривала на фестивале? Это ведь было не вчера.
— Помню.
Ответила сухо — то ли соврала, то ли помнила не разговоры о вырубке и омоложении леса, а то, что Имре мурлыкал с этнографиней.
Накатила паника. А если даст от ворот поворот? Скажет, что на фестивале была один раз и случайно... но барса же мурлыкала... как бы им намекнуть?..
— Я вас вчера вспоминал, — надеясь, что не выглядит полным идиотом, сказал Имре. — Хотел поговорить. Вы в этом году приедете?
— Не знаю. А зачем на фестивале? Вот вы. Вот я. Говорите.
«Заткнись! — прошипел ирбис. — Ты всё портишь. Молчи!»
Они вышли в маленький внутренний дворик с одной единственной расчищенной дорожкой, которая вела к калитке в глухой ограде. Клочок тишины и сугробов, отгороженный от городской суеты. Промерзшие ветки деревьев медленно покачивались, роняли снежинки, которым не нашлось места на дружеских посиделках. Холод начал пробираться под одежду. Ирбис заурчал, уверяя голубоглазую барсу, что это не настоящая тишина, неправильные сугробы.
«Мы побежим в чащу, — пообещал он, повышая голос, заставляя Имре напрягать связки. — Я знаю дупло зимующей белки. Можно ее напугать. Она будет прыгать по веткам, орать на весь лес, метаться и проверять свои кладовые. Хочешь, я украду у нее сушеный гриб? У нее самые вкусные грибы во всем лесу. Она сушит моховики. Они некрасиво чернеют, зато пахнут так, что хвост оближешь — нужно не смотреть, а жевать».
«Что ты несешь? — слабо возмутился Имре. — Мы никогда не...»
Ой, точно... воровали. Эта дура сушит их в производственных масштабах и в дальнюю кладовку зимой не заглядывает — если ее не напугать. Грибы черные и жесткие, их можно долго жевать, лежа на ветке и оглядывая переполошенный лес — вслед за белкой припасы начинают проверять бурундуки и куница. А старый филин недовольно бухтит и ворочается в гнезде. И вылетел бы посмотреть, да слишком светло.
Голубоглазая заинтересовалась. Тихо мяукнула, одобряя поедание грибов на пихте. Флора обхватила себя руками — замерзла — и Имре подался к ней, чтобы обнять, защищая от холода. Кошка ускользнула — отступила в коридор, а оттуда в зал. Имре поздоровался с рыжей лисицей, потоптался возле столика, и, не услышав предложение присоединиться, вернулся к приятелям.
