Лети за вихрем - страница 33

Пусть себе Зденек говорит что угодно: оберег и святому пригодится. Святых на земле мало, а коли людям их вовсе не беречь… Отца Матея послушаешь, так и не берегли никогда, а наоборот: того убили, ту замучали… А я вот постараюсь так сделать, чтоб молодой господин жил долго, и беды его стороной обходили: на то я и ведьма.

Завтра пойду в замок – была не была. Чего мне бояться?.. А сейчас вернусь к ребятам, только вот посижу немножко…

Я села на мягкий мох, привалилась спиной к стволу. Возле костра что-то пели, – слов отсюда не разобрать. Как же это, должно быть, красиво: цветы папоротника, летящие вслед за вращением вихря…

***

Когда я открыла глаза, костер на пригорке уже не горел. Темно не было, – высоко-высоко в небе стояла луна – ровно половинка, словно отрезанная огромным ножом. Вдали резко крикнула ночная птица. Неужели я задремала в лесу в купальскую ночь? Вот дура! От досады слезы закипели на глазах. Я встала и побрела к опушке, – чего уж теперь, кончился праздник… Стволы, стволы – огромные-то какие, и подлеска никакого не видать – странно, на опушке-то…

Я вышла на открытое место – и поняла, что оно мне совсем не знакомо. Вместо пригорка на речном бережку открылась ярко освещенная луной дорога, по обеим сторонам которой тянулся лес. Вдали снова крикнула птица. Я оглянулась по сторонам. Страшно почему-то не было, оберег на груди отдавал нежным, словно живым, теплом. Если это какой-то кусок Австрийской дороги, то она выведет меня к деревне, – только в какую сторону идти?

Я пошла направо – просто наугад.

– — – — —

*Песня группы The Dartz.

Если бы эта гора и этот дуб могли рассказать о том, что видели, а хоть кто-то из потомков Адама и Евы имел бы достаточно чуткие уши и сердце, чтобы понять их речи, – люди узнали бы много такого, до чего додумаются лишь столетия спустя. Если бы достаточно чуткими слухом и душой обладали все люди без исключения, – мир, наверно, не знал бы ни горя, ни войн. Однако, так уж повелось с самого начала: обретя разум, мало кто обрел сердце, да и разумом привыкли пользоваться далеко не все. Так было проще: мир воспринятый и осмысленный чуть больше, чем все привыкли, оглушает и дает ощущение жизни со снятой кожей, а кому это понравится?

Он тоже этого не выбирал, просто в часы, когда прошлое перед глазами затмевало будущее, и чужая память смешивалась со своей собственной, от этого было никуда не деться. Спрятаться было можно лишь в беспамятстве, сне без сновидений, умственном переутомлении, которое валило с ног. Наверно, еще и в смерти, только об этом было лучше не думать: порой его сон и так напоминал смерть. Возможно, решение крылось в добровольном отказе от своей природы, которое – он был уверен – было ничуть не лучше.

Сколько он жил на земле? Пятнадцать лет? Полтора века? Пятнадцать столетий?

Почему на сей раз он помнил, что в два раза младше себя нынешнего и привык отзываться на другое имя? Как выбрался из замка? В бывшей неприступной твердыне царила неразбериха, кто-то молился, кто-то прятал ценности, кто-то пытался готовиться к обороне, понимая, что это бесполезно… Отец ушел вечером, сказав, что нападающим нужен только один человек – он сам, собственной персоной. Как можно было так заблуждаться?..

***

Летом светает рано, а потому он хорошо видел тропинку, с которой вскоре пришлось свернуть. Широкие листья папоротника путались в ногах, хлестали по коленям. Говорят, раз в году папоротник расцветает, и люди ходят искать клады, которые он укажет. Только не в этот раз: до кладов ли, когда солдаты подожгли две их деревни и заняли третью?..