Лети за вихрем - страница 46

– Сам себе оберега не сделаешь! – в моем голосе прорезались слезы. – Это каждый дурак знает!.. Простите, барин… Да ну, я вас никогда не переспорю!

Слезы все-таки нашли путь наружу, – я втянула их носом, но потом… Одна, другая, – и вот щекам мокро, а перед глазами начинает расплываться.

Руки молодого графа сразу же разжались.

– Ну что ты… Ох, дитя. Ну, вытри слезки, – он пальцем смахнул слезинку с моей щеки.

Я постаралась сжать губы, чтоб не тряслись, – у меня это не очень-то получалось: так всегда бывает, когда кто-то начинает жалеть. Так я и ревела, а барин сидел рядом, гладил меня по голове и пытался утешить.

К счастью, девчоночьих слез хватило ненадолго.

– Прости меня, ведьмочка, – он смотрел жалеючи и виновато. – Правда, прости. Ты столько трудилась, а я: убери, себе оставь. Господа не думают сердцем, а я еще и пытался тебя упрекнуть…

– Вы не пытались, – снова всхлипнула я. – Вы меня пожалели. Будто не холопку…

– А ты и не холопка, – он малость неуклюже, смущаясь, обхватил рукой мои плечи. – Ты вольная чародейка. Если правда то, что ты говорила про водовороты и вихри, то ты из странной породы – как и я, как Зденек.

– Возьмите оберег, барин, – я робко посмотрела ему в глаза. – Все ж таки возьмите. Может, он окажется бесполезным, – а может, станет маленьким камешком в плотине.

Совсем осмелев, я взяла его за руку и вложила оберег в ладонь, для верности обмотав кожаный шнурок вокруг запястья. Господин молча следил за мной и не отнимал руки. Потом так же молча снял со своей шеи серебряный крестик и надел на меня, – я и ахнуть не успела.

– Вот… Оберег для тебя, – носи, не снимая. Честный обмен, один крест на другой. Не станешь больше плакать?

Я молча помотала головой.

– Поменялись крестиками, – продолжил молодой граф, – так что принимай в братья и барином больше не зови. А может, как знать, мы и вправду с тобой десятая вода на киселе, вот оба и видим всякое… Ну что ж, пойдем, до дому провожу, пока тебя не хватились родные… Или у ведьм это так принято – всю ночь бродить по лесу?

Я снова шмыгнула носом, – ну что ты будешь делать, откуда во мне столько слез? Сроду так не ревела: то от обиды, теперь оттого, что все обошлось.

– Пойдем, – повторил барин, поднимаясь на ноги и протягивая мне руку. – Как тебя, кстати, зовут? Все забываю спросить…

– Кветка, – кажется, я покраснела до корней волос. – Кветуше…

– Красиво, – серьезно кивнул он. – Я буду поминать твое имя в молитвах. Ну, в путь, панна Кветуше. Светает вовсю.

– Погодите. Я обещала древеснице, что поклонюсь великому дубу.

Я шагнула к древнему дереву, раскинув руки, прислонилась щекой к жесткой коре.

Дуб был суров – дерево-старик, воин, состарившийся на поле битвы. Его кору рассекали глубокие трещины, – и невозможно было разобрать, где морщины, а где шрамы. Он видел войны и смерть, его не раз опалял огонь, его корни прорастали сквозь человеческие черепа и заржавленные шлемы. Он был добр и нежен ко мне, маленькому ростку неведомого мира.

– Здравствуй, господин мой, – неслышно прошептала я, прижимаясь губами к трещине-шраму. – Мать буков велела тебе кланяться. Береги молодого барина, великий дуб, раскинь над ним свои ветви.

Кажется, лесной ветер скользнул по моей щеке, качнул листву над головой.

Было или не было, было или будет, что-то началось и что-то исполнилось: я проросла в этот мир, чтобы передать оберег в руки обретенного друга.