Лети за вихрем - страница 7

– Ну, тянем жребий, кто первый, – Ленка достала из-за пазухи тряпицу с завернутыми лучинками. – Тяни!

Зажмурив глаза, я наощупь вытянула палочку. У Ленки осталась более длинная, – стало быть, первой гадать мне. С замершим сердцем я нагнулась над ближайшим цветком. Узкий желтоватый бутон, казалось, смотрел прямо на меня, и мне слышалось, будто он гудит, как растревоженное осиное гнездо. Неужто, когда лепестки прорвутся наружу, он прошепчет не обычное в таких случаях «жить… жить…», а какое-то неведомое человечье имя? Да и какой мне суженый, через сколько еще лет такой появится? Неужто наши судьбы пишутся так быстро и точно, что следы их отпечатываются даже на дне цветочных чашечек?

Я опустилась на колени, и бутон оказался прямо против моего лица.

– Была дева Мария пречистая, а у нее три родные сестрички: одна пряла, другая плела, третья травы заговаривала, – скороговоркой зашептала я. – Скажи мне, цветочек, имя суженого, господина моего, не злого, не старого, не увечного, а такого, какого добрый пан пошлет. Заклинаю тебя в том майским кануном и Матерью нашей, аминь.

Бутон даже не дрогнул, но я немало не расстроилась, – это значило всего лишь, что меня не выдадут замуж в этом году. Что ж, и на том спасибо. Покосившись на замершую Ленку, я начала медленно считать шепотом:

– Раз…. Два…

Собственно, этот счет означал, через сколько лет быть мне невестой. Ленка говорила еще и о других приметах: если бутон сильно щелкнет, раскрываясь, – жених будет злой и крикливый, если развернется тихо и плавно, – наоборот, ласковый; если лепестки у раскрытого цветка будут загибаться книзу, – старый, если один лепесток отогнется позже других, – хромой либо одноглазый и так далее.

– Три… Четыре… Пять…

Лес в этот вечер был необычно тих – ни звука, ни шороха, только бутоны мерно гудели. На соседнем кустике ночного шепота один бутончик щелкнул и начал разворачиваться, – чье-то времечко пришло, да не мое.

– Шесть… Семь…

И тут с дороги, от которой мы были всего-то шагах в десяти, донеслись голоса.

– Тьфу ты, черт! – ругнулась я.

Похоже, гадание сорвалось: любой посторонний звук может спугнуть чуткий дух цветка, а голоса – женский и мужской – звучали довольно громко. Эти двое явно шли по большой дороге в сторону села и приближались к нам.

– Позвольте, молодой господин, дальше я сама понесу ее, вы и так к нам слишком добры, – женский голос говорил по-немецки с чудным певучим выговором.

Голос молодого мужчины отвечал ей:

– Ну что вы, для меня она не тяжелее пушинки, а вы уж и так устали. Не бойтесь, я мигом донесу ее до замка, а там передам вам с рук на руки.

Не сговариваясь, мы с Ленкой схоронились за ближайший куст. Дорога была видна как на ладони, и когда путники показались из-за поворота, мы разинули рты от удивления.

***

Я едва успела пригнуть голову любопытной Ленки вниз, чтоб ее белобрысая макушка не отсвечивала из-за куста.

По дороге шла цыганка. Уже немолодая – навроде моей матери, по-своему красивая: желто-смуглая, со смоляными волосами, собранными на макушке в узел, с длинным хищным носом и огромными жгуче-черными глазами. Обтрепанный грязно-пестрый подол мел дорожную пыль, из-за плеч выглядывал гриф гитары, скрытой под плащом. А рядом с цыганкой шел наш молодой господин, граф Альберт, – такой же красивый, как в прошлый раз, но гораздо менее отрешенный. Спокойно так шел, будто вышел прогуляться с кем-то из своих знатных родственников, – и, более того, на руках он нес цыганкиного ребенка. Девчонка на вид помладше меня, тощенькая и щупленькая, такая же смуглая и оборванная, как мать, сидела на руках нашего барина и вертела головой по сторонам.