– Бог с вами! Вы же знаете наших журналистов. Они что угодно могут написать ради сенсации. На самом деле он просто помогает старому человеку. Выполняет определенные секретарские обязанности. Если честно, это я его уговорила. Что у нас за время такое – нормальное человеческое поведение кажется странным.
Ждала, цепенея, когда верткие молодые ребята не просто покажут сына, а и поднесут к нему микрофон, и он скажет что-нибудь бесповоротное, постыдное. Была почти благодарна старухе, которая на утренней телепрограмме ответила туманно: «Он мне милый друг. Помните у Цветаевой? Вот и он мне – милый друг». Потом вспомнила Мопассана.
Микрофон сыну поднесли, и не раз. Он только смотрел, улыбался и ничего не говорил.
Слава богу, что она не посмотрела этот ужасный фильм. Который настойчиво манил, как наркотик или лекарство. За год о сыне и актрисе забыли, и вот – напомнили. Вдруг показалось, что увидит реабилитацию. Очень хотелось проверить. Зная, когда начинается и кончается показ, представляла себе: вот сейчас – черно-белая фотография девочки со склоненной к плечу белокурой головкой. Сейчас – послевоенная красотка-студентка. Обеспечившая бессмертие экранная певица, время от времени танцующая, фальшивая, прекрасная, переехавшая в деревню, руководящая крестьянским хором. Берия на каком-то съезде, абстрактные заснеженные бараки. Весенние сады и поливальные машины, символизирующие оттепель. Какие-то роли – достойные, но забытые. Долгое забвение (чем они его заполнили, что накопали?). Выскакивание, вытаскивание черта из табакерки, гальванизация мертвеца – прямиком в сериал, для раззадоривания населения. Теперь на десерт – последний роман. Красиво, розово, сопливо. Вместо хихиканья – всхлипы. Включить невозможно.
Подходит нянечка.
– Можете пройти. Он готов.
Усатая седая женщина пристраивается рядом, хватает за локоть. Нянечка подскакивает, отдирает цепкую руку. Справа и слева открытые двери. Комнатушки, забитые тремя, четырьмя кроватями. Кто-то сидит, кто-то лежит, у кого-то посетители, сидящие в узких проходах на стульях, боком к кроватям. Вонючая духота, к которой все здесь привыкли. В самом конце коридора справа закрытая дверь. Женщина ее открывает и заходит в комнату.
Нет-нет, все-таки она поступила правильно. Здесь совсем неплохо. Комната крошечная, как и все остальные, но выглядит просторнее – у окна слева одна кровать. Кажется, пол и стены тут чище и воздух свежее. Да и что оставалось делать? Держать дома с нанятой сиделкой? Слишком дорого и опасно. А здесь за особые условия пребывания – приемлемая доплата по квитанции и небольшие денежные подношения и подарки врачам, сестрам и нянечкам. Раз в месяц приходит профессор. Что ей оставалось? Муж сказал прямо: «Сделай так, чтобы его в квартире не было».
На кровати сидит человек. Чистый, застегнутый. И волосы ему пригладили. Так ли о нем заботятся, когда ее нет рядом?
Человек встает, широко улыбается, идет к ней навстречу, обнимает. И она с болью обнимает то, что осталось от ее сына. Сын не вернулся из мглы, от которой она его столько раз спасала и куда его затащила-таки проклятая ведьма.
Умерла и потянула за собой – в смерть.
Первым делом она достает книги, потом подходит к холодильнику (даже холодильник у него есть!) и разбирает сумки, инструктируя: это надо съесть сразу же, это потом. Он не понимает и не отвечает. Сидит на кровати и листает биографию Петра Первого. Безропотно жует виноградины, которые она кладет ему в рот.
