— Только один ужин! Всего один вечер! — я бормотала себе под нос, искренне веря в силу самовнушения. — Я справлюсь! Я смогу! Ради мамы… Я обещала!
Но сколько ни мычи — коровой не станешь! Вот и у меня опускались руки, а от слёз всё чаще щекотало в носу. Но самое поганое — мне даже не с кем было поговорить…
Моя единственная подруга, Оксанка Вихрева из десятого «Б», досрочно окончив учебный год на одни пятёрки, ещё позавчера укатила к бабке в глухую деревню. Там не было ни связи, ни интернета, ни нормальных условий, зато в соседней избе жил Стёпа Вахромеев — сын местного лесника и первая Оксанкина любовь…
Я не особо разделяла выбор Вихревой, да и вообще, глядя на неё и на легкомысленное поведение собственной матери, всё больше убеждалась, что любовь — это зло! Влюблённые люди — до смешного глупые, жалкие и уязвимые! Они оторваны от реальной жизни и смотрят на мир, как в кривое зеркало: плешивые стариканы им видятся сказочными принцами, а недалёкие мужланы — пределом девичьих мечтаний! Тьфу!
— Если и влюбляться, то с умом! — строго погрозила я пальцем собственному отражению и тут же вздрогнула, заслышав скрип дверного замка из прихожей.
— Варя, ты уже собралась? — прокричала с порога мать.
— Нет! — гаркнула я в ответ и, смахнув с лица непрошенные слёзы, плюхнулась пятой точкой на кровать.
— Варя! — с укором бросила мама и зацокала каблучками по коридору.
Уже в следующее мгновение дверь в мою спальню приоткрылась, а пространство комнаты заполнилось сладковатым ароматом женских духов.
— И как это прикажешь понимать? — осмотревшись, мама гулко вздохнула.
В отличие от меня, родительница была при полном параде: причёска, макияж, платье… Она вся сияла, да и выглядела лет на десять моложе. В таком виде мать могла с лёгкостью очаровать любого мужчину, но по глупости выбрала не того…
— Володя уже подъезжает к «Фаджоли» вместе с сыном, а ты сидишь здесь в таком виде! — она разочарованно развела руками.
— Иди без меня, мам, — я с наигранным сожалением пожала плечами и для пущей убедительности шмыгнула носом.
— Что значит «без тебя»? — гулко вздохнув, она схватилась за голову. — Это же всё ради вас: тебя и Митюши!
— Митюши? — я поморщилась от уменьшительно-ласкательной формы имени Добрыни, как от прокисшего борща-недельки. — Где ты «Митюшу» там нашла, мам? Шкаф под два метра! Одуванчик-переросток! Шпала ржавая! Лыжа левая!
— Достаточно, Варя! — рыкнула на меня мать и недовольно покачала головой. — Я, кажется, просила тебя…
— Быть паинькой? Я помню, ма! — обречённо отвела взгляд. — Вот только это так не работает! Я на дух не переношу Добрыниных: ни младшего, ни старшего! Первый — хам, каких ещё свет не видывал! А Володенька твой плешивый только и думает, как лапу свою морщинистую в наш кошелёк запустить! Сам-то ни черта не может!
— Хватит! Замолчи! Ты угомонишься когда-нибудь? — окончательно озверев, взъелась на меня мать. — Чего ты добиваешься своим поведением, а?
Её по обыкновению нежный и мелодичный голос сейчас раскатами грома отлетал от стен и отдавался в ушах самой неудачной композицией Мэрилина Мэнсона.
— Просто хочу, чтобы ты одумалась! — пропищала я в свою защиту.
Обхватив себя руками, я вся сжалась от материнского непонимания и криков и даже не заметила, как новая порция слёз ручейками побежала по моим щекам. Мне было обидно! Очень! А мать — глуха…
— Ты же ещё молодая и красивая! Да ты можешь сделать так, — я щёлкнула в воздухе пальцами. — И рядом с тобой появится настоящий мужчина, а не вот этот вот с залысинами на башке и вечно депрессивным взглядом! Мам, ну, найди себе другого, пожалуйста!
