Я всё ещё сидела под столом. Благо с моим небольшим ростом это не было проблемой. Ехидно улыбаясь, я продолжала показывать Мите средний палец и довольная собой жалела только об одном, что так и не смогла продырявить зубчиками вилки дурацкие джинсы парня. И кто бы мне раньше сказал, что это так непросто?! В любом случае Добрыне было сейчас, ай, как больно, и это главное!
Дело оставалось за малым — как ни в чём не бывало вернуться за стол. А потому я быстренько вспомнила все уроки по актёрскому мастерству, которые за компанию с Оксанкой посещала на весенних каникулах, и взволнованно прокричала:
— Ой-ой-ой! Я тебя задела, Митюша? Прости, я не нарочно!
Мой голосок был насквозь пропитан глубоким сожалением — не поверить было невозможно! Хорошо, что родители не могли видеть, как ядовито я в этот момент улыбалась пострадавшему!
— Задела? — оскалился Митя, голодным драконом раздувая ноздри. Одной рукой он придерживал белоснежную скатерть, второй — растирал ягодицу в месте моей маленькой мести. — Ты мне ногу продырявила, Скворцова! Совсем крыша поехала?
— Я такая неуклюжая! — пропищала виновато и, наивно хлопая глазками, показала Добрыне язык. — Прости, просто вилка из рук выскользнула!
— Что случилось, сын?
— Митюша, в чём дело?
— А Варя где?
— Что вообще происходит, Варвара?
Родители, наконец, обнаружили мою пропажу, и я поспешила вылезти из своего укрытия наверх. Наспех отряхнувшись и ещё раз театрально извинившись, я заняла своё место рядом с Митей. Сделала глоток приторного сока и, окончательно вернувшись в образ пай-девочки, улыбнулась будущему отчиму:
— Так о чём шла речь, Владимир Геннадьевич? Я всё пропустила…
— Митя хотел узнать точную дату свадьбы, — выдохнул мужчина и, смерив сына укоризненным взглядом, вернулся к ужину.
По всей вероятности, у Митиного отца была вставная челюсть — иного объяснения, зачем Добрынин каждый кусочек пищи монотонно пережёвывал по триста раз, я найти не могла.
— Ого, — деланно удивилась. — А что, уже есть точная дата?
Я всё ещё улыбалась, но с каждой минутой скрывать от окружающих собственную душевную боль получалось всё хуже. Одно дело, строить из себя примерную дочурку на публике, и совсем другое — всё отчётливее осознавать, что происходящее вокруг не сон.
— Нет, нет, — суетливо ответила мама, отчего-то не решаясь посмотреть мне в глаза. Она всё понимала, в отличие от Добрыниных видела меня насквозь, но сегодня я числилась в аутсайдерах.
— Мы с Володенькой никуда не спешим! — промокнув губы салфеткой, всё своё внимание мать обрушила не на меня, а на уплетающего болоньезе обрюзгшего мужика рядом с собой.
— Правда, дорого́й? — прощебетала она нежно, смахнув невидимую пылинку с его плеча.
А мне стало обидно! Очень! Ещё и Митя под ухом так некстати ухмыльнулся…
Мамин же Володенька с готовностью кивнул — нормально ответить мешал битком забитый макаронами рот. Ну и клоуна мать выбрала себе в спутники жизни!
— Всё верно! — я улыбнулась из последних сил, с трудом сдерживая подступающие к горлу слёзы. — Спешка хороша лишь при ловле блох!
Отодвинув от себя стакан с вишнёвым соком, я отвернулась — смотреть на воркующих стариков было до невозможного мерзко.
— Варя! — осекла меня мать. Тон её голоса откровенно намекал, что хорошие девочки за столом о блохах не говорят. Правда, мы с ней обе знали: из хорошего во мне было только имя!
— А что я такого сказала? — притворно удивилась, наконец, получив свою порцию материнского внимания. Правда, на меня родительница смотрела не так нежно, как на своего макаронника. Напротив, в её взгляде, слегка прищуренном и строгом, читалось откровенное недовольство моим поведением. Наверно, поэтому хрупкая маска паиньки вмиг разлетелась вдребезги, а с губ сорвалась грубость:
