— Ладно-ладно! — я подняла руки в примирительном жесте. — Я согласна признать свою вину!
Добрынин нахмурился, явно не улавливая ход моих мыслей. Я же, позабыв, что выгляжу как принцесса помойки, с важным видом задрала нос кверху и упёрла руки в боки.
— Ну как же, Добрынин, — для пущей убедительности повела плечами. — Ты стучался! Ты скулил под дверью! Ты слёзно умолял уступить тебе место на фарфоровом друге. А я, такая бездушная и жестокая, не открыла… Как думаешь, предкам такая версия зайдёт?
На всякий случай я потеснилась к стене — понимала, что играла с огнём. Но Митя молчал! Скрипел зубами. Нервно сжимал и разжимал кулаки. Ненавидящим взглядом сворачивал мне шею. Но молчал! И это пугало меня больше всего!
— Ладно, — мне как-то резко расхотелось улыбаться. — Пошутили, и хватит! Не знаю, как тебе, Добрынин, но мне не по кайфу тусить в вонючем сортире. Может, в коридоре продолжим, а?
— Не по кайфу? — сквозь зубы процедил Митя и криво ухмыльнулся.
Я была готова ко всему: новым оскорблениям, насмешкам, тычкам… Но Добрынин меня удивил. Запустив пятерню в короткие волосы невзрачного мышиного цвета, он согласился со мной…
— Мне тоже, — произнёс на выдохе и снова замолчал.
Раскрыв рот, я ждала продолжения, подвоха, колкости, но Митя не спешил оправдывать мои ожидания. Он просто стоял напротив и молчал.
— Добрынин, ты какого Винни-Пуха ворвался ко мне? От скуки? Туалетного амбре в жизни не хватало? — молчание Мити выводило меня из себя.
— Я поговорить пришёл, Варь, — спокойно ответил Добрыня спустя время и между делом навалился спиной на запертую дверь. — Давай на пàру свалим отсюда, а?
— Эм-м, — моргнув несколько раз, я склонила голову набок. — В чём подвох, Митюша?
— Да ну тебя, Скворцова! — фыркнул небрежно парень. — У Лешего днюха в самом разгаре, а я тут с тобой и мамашей твоей время трачу.
— Так и вали, — я продолжала с недоверием коситься на Митю. — Все только вздохнут с облегчением!
Нет! Мне и само́й хотелось сбежать! Возвращаться за стол в таком виде было нельзя, да и чувство вины перед матерью голодной крысой грызло душу. Прилюдно просить прощения, оправдываться, а потом ещё часа два держать себя в руках и созерцать маминого хахаля было весьма сомнительным удовольствием! Как и довериться Мите — великой глупостью!
— Ага, — Добрынин треснулся затылком об дверь и обречённо вздохнул. — Так батя меня и отпустил. Он мне этим ужином все мозги промыл: веди себя хорошо, не смей грубить, не забывай про манеры — бла, бла, бла! Достал!
Митя закатил глаза к потолку и покачал головой. Отчасти я его понимала, но всё никак не могла взять в толк — при чём здесь была я. А потому медлила с ответом.
— Не тупи, Скворцова! — шикнул придурок спустя минуту. — Решайся уже! Или собралась в своём вишнёвом прикиде к ужину вернуться?
Я помотала головой.
— Вот и хорошо! Тогда сейчас шуруешь к своей мамочке и просишься домой!
— Но…
— Она, конечно, поворчит, — перебил меня Митя. — Но глядя на тебя, ущербную и чумазую, согласится. Надеюсь, ты понимаешь, Скворцова, что тебя ждёт по пути домой?
Я нахмурилась, едва поспевая за ходом мыслей Добрынина, но тут же кивнула.
— Она задушит меня нотациями…
— А батя — меня, — он прыснул со смеху, но сразу продолжил:
— Поэтому оставим нашим стариков здесь. Пусть «Наполеоном» душу полечат — глядишь, и успокоятся! По рукам?
— Но как?
— Я предложу свою помощь! Скажу, что провожу тебя. Ты согласишься! Поняла?
