– Недостаточно.
– Это всё, что у меня есть.
– Жаль. Значит, девочка пойдёт по делу.
Он откинулся в кресле, закурил, наслаждаясь своей властью. Татьяна не двигалась.
– Вы уже получили своё, – её голос звучал ровно, почти бесцветно. – Этого хватит.
Он смотрел на неё долго, потом усмехнулся, снова заглянул в конверт, будто проверяя что—то. Затем, медленно, театрально спрятал его в стол.
– Ладно. Бумаги уйдут в архив.
Татьяна задержалась на мгновение, но потом развернулась и вышла.
К вечеру обвинение с Лены сняли. Мать вернулась домой медленно, почти волоча ноги. Сумка с пустым кошельком, в котором ещё утром лежали деньги, казалась тяжелее, чем была на самом деле. Воздух в подъезде был спертым, с запахом плесени и старых обоев. Лестничные пролёты тянулись бесконечно, и с каждым шагом она чувствовала, как в груди копится что—то тёмное, разрастающееся, давящее изнутри.
Дверь в квартиру открылась с привычным скрипом. Внутри было тихо, только слабый сквозняк шевелил занавески на кухне. Лена сидела за столом, неподвижная, со взглядом, устремлённым в пустоту. Она не обернулась и не шевельнулась, когда мать вошла и закрыла за собой дверь.
Татьяна прошла в комнату, остановилась у комода, потянулась к верхнему ящику. Дерево под её пальцами было тёплым, словно живым, но при этом пропитанным холодом. Она выдвинула ящик и достала старый кожаный кошелёк, потрескавшийся по краям. Он ещё хранил запах чужих рук – когда—то Андрей держал его в кармане, когда—то в нём были деньги на чёрный день, которые так и не стали спасением.
Она открыла его и замерла. Пустота. Совсем ничего – ни забытых купюр, ни старых билетов, ни даже мелочи, что обычно валялась на дне.
Татьяна смотрела внутрь, чувствуя, как эта пустота не просто наполняет кошелёк – она растекается дальше, заполняет всю их жизнь.
– Мы разорены, – сказала она наконец.
Голос её был тихим, но в этих словах не звучало ни сожаления, ни страха, ни даже злости. Только сухая констатация, похожая на приговор. Будто она произнесла не обычную фразу, а что—то, что теперь невозможно изменить.
Лена подняла взгляд, медленный, тяжёлый, но ничего не сказала. Она не удивилась. Ей не нужно было слышать эти слова, чтобы понять – всё кончено.
Внутри неё что—то сжалось, но не от ужаса, не от стыда, а от абсолютного осознания своей беспомощности. Всё уже случилось. Её жизнь превратилась в набор решений, которые она не принимала, а просто позволяла им происходить.
Она закрыла глаза, только в темноте не было покоя. Где—то глубоко в её голове снова прозвучал голос Артёма – низкий, с лёгкой усмешкой, наполненный уверенностью, в которой не было ни капли сомнения.
"Берут, что хотят."
Она резко вдохнула, но воздуха не хватило. Перед глазами возникла картинка: как он стоял напротив, усмехаясь, как касался её ладони, поднося бутылку пива к губам. Как тогда, в первую встречу, когда ещё казалось, что он просто играется, забавляется, разжигает в ней азарт.
"Берут, что хотят."
Слова стали громче. Они заполняли её, стучали в висках. Лена сжала пальцы в кулак, другой рукой вцепилась в ткань брюк так, что ногти вонзились в кожу.
Будущее исчезло. Оно рассыпалось на куски, превратилось в пустоту, такую же, какая была в кошельке матери, в её глазах, в их жизни. Она открыла глаза и посмотрела на Татьяну.
Мать всё ещё держала кошелёк, но теперь не смотрела на него. Её взгляд был направлен прямо на дочь. Они стояли так долго, не двигаясь. И в этой тишине обе понимали: выхода нет.
