Оба окна были закрыты и занавешены. Левое плотно, правое не очень. Стоя на одной ноге, прижимаясь к стене, цепляясь за узкую раму, Моня заглянула в щель между шторами. Первым делом она увидела очередной тазик с водой. Краем своим тазик касался ножки кресла. И, похоже, что это кресло приходилось родственником тому диванчику под навесом. В глубине комнаты была еще мебель – наверное, тоже музейная, но Моня не успела ее разглядеть, потому что откуда-то сверху послышался недовольный голос Буланкиной:
– Ты что там высматриваешь?
Моня отпустила раму и только потому сразу не свалилась, что сзади ей в спину упирались ветки вишни. Полулежа на вишне, она посмотрела вверх, и ей показалось, что на нее вот-вот упадут огромные очки Буланкиной, которая высунулась из чердачного окна.
– Вас ищу, – ответила Моня. – Бабушка просила передать лекарство от суставов. – И прибавила: – Здравствуйте!
Без вздоха, это точно.
– Сейчас спущусь!
Моне показалось, что Буланкина швырнула в нее эти два слова со второго этажа. Больно не было, но она дернулась, и вишни все-таки стряхнули ее с веток на землю. «Ничего, – подумала она. – Главное, отдать коробочку».
Буланкина уселась на ступеньку, скинула матерчатые тапочки, а ноги опустила в тазик с водой.
– Ужасная погода, – объявила она. – Совсем дышать нечем. Солнце это… А ты как сюда? Через забор?
Моня кивнула. Врать нехорошо, конечно, но, раз Буланкина сама спросила, то пускай думает, что через забор, и не ругается с Шурой.
– Бабушка сказала, что надо прямо утром принимать, я и торопилась.
И это-то правда, кстати.
– А почему не позвала?
Буланкина взяла коробочку с таблетками.
– Ну, что там у тебя? А… Хорошо. Что, горошек-то душистый так и не выбросили?
– Нет, – ответила Моня. – Посадили.
Буланкина уставилась на нее сквозь очки.
– Это лихомарские цветы.
– То есть как? – удивилась Моня.
– Так. Их тебе лихомара дала.
– Мне их дачница дала, – возразила Моня. – Как это… со второго сектора! Из-за речки, в общем. Тетя Маша.
– Ага, тетя Маша! – усмехнулась Буланкина. – В длинной юбке? В блузке с рюшами? Белая вся? Говорю тебе, лихомара это, из болота. Она так в лесочке гуляет, дачницей прикидывается. А сама высматривает, кого к себе в болото зазвать. Вот теперь ждите, она вас по горошку отыщет! А вы еще сестру твою Горошиной зовете.
Моня почувствовала, что замерзла. Лучше топать в Ямищево под открытым солнцем, чем стоять в этой тенище!
– Извините, мне пора, – сказала она как можно вежливей. – Можно, я через калитку выйду?
– Можно, – разрешила Буланкина. – А то еще забор сломаешь.
Она со стонами вытащила ноги из тазика и, не вытирая, сунула в тапочки.
– Пошли, я тебя через ту калитку выпущу.
– Дальнюю? – испугалась Моня. – Ой… а можно, я на улицу?..
– Зачем тебе на улицу? А в лесок ты почему не хочешь? Заодно клубнику бы мне помогла обработать…
Буланкина посмотрела на нее исподлобья, совсем как корова фермерши Лиры. Моня растерялась. Как бы это попроще объяснить, почему она не хочет в лесок? И тем более, обрабатывать клубнику! Почему-то на языке вертелось слово «деточка», что на участке у Буланкиной было совсем уж некстати.
– Потому что меня Алевтина Семеновна ждет! – выпалила она.
– Еще одной дома не сидится, – проворчала Буланкина. – Ну, это до поры, до времени…
– Что? – не поняла Моня.
– Ничего. Подожди, я ключи возьму.
Пока Буланкина отпирала свои два замка, Моня думала, что скажет, когда Алевтины Семеновны на улице не окажется. Ведь как ей там оказаться, если все остались ждать у Шуры Никитиной! А может, она вообще уже ушла домой, встречать бабулю с Горошиной. Но, что удивительно, за калиткой стояла Алевтина Семеновна и ждала.
