Он устроился на скамейке неподалеку от Шуваловского корпуса. Бросил под себя дорогущий портфель, чтобы не отморозить чего, и сел на него, чтобы выкурить свой «Кэмел» и двинуть на метро. Сколько раз хотел бросить? Сто, не меньше. Одна из несбывшихся надежд.
Ранний декабрь был волшебно теплым. Как же отрадно выдыхать дым в такой вот чуть морозный эфир! Шаги за спиной он услышал в последний момент – хрустнула ветка на заснеженном газоне за аллеей.
– Сигареткой угостите?
Горецкий обернулся. За спиной стояла и улыбалась ему Юленька Головлева, совсем как недавно в аудитории. В бежевой мутоновой шубке с капюшоном, синем шарфике. Рыжеватые длинные локоны смело вылезали наружу. И шубка, и волосы очень шли к ее лисьим глазам. В руке она держала рюкзачок.
– Ты чего же так крадешься, а?
– Как?
– Как лиса, вот как.
– Я и есть лиса.
– Вот-вот, и я о том же. Так и будешь стоять у меня за спиной?
Девушка обошла скамейку – встала перед ним.
– Вот и я.
– Твое панибратство, Головлева, умиляет.
– Знаю, – кокетливо ответила она.
– Кстати, лисы хоть и симпатичные, но самые нечистоплотные из зверей.
– Фу, какая гадость. Я – чистюля.
– А вот барсуки – чистюли.
– Не хочу я быть барсучихой.
– Будь, Головлева, сама собой.
– Ладно, буду. Но с характером лисы. Так угостите сигареткой, господин профессор?
– Ага, сейчас.
– Ну почему? Мне уже девятнадцать.
– Вот ровесники пусть и угощают, хотя я не советую.
– Какой вы жадный. А вот я – щедрая. У меня для вас яблоко. – Она вытащила из кармана шубки большое янтарное яблоко и протянула его педагогу. – Держите.
Он с легким сомнением посмотрел на красивый плод.
– Ну, что вы смотрите? Из нашего сада, между прочим. Выращено с любовью.
– Да ты просто Ева какая-то, – принимая фрукт, усмехнулся Горецкий. – Если с любовью… Спасибо. Обязательно съем его в электричке.
– Не забудьте.
Она хотела сесть на скамейку рядом, но он отрицательно покачал пальцем.
– Не надо.
– Почему? – Ее глаза лукаво блестели. Она театрально хлюпнула носом: – Что, не достойна?
– Достойна, достойна. Еще как достойна. Просто застудишь себя по женской части. Все вы так, по юности, лишь бы ноги показать, а потом начинается.
– А на две общие тетради и варежки можно?
Профессор задумался.
– Валяй, – разрешил он. – Только минут на пять.
– Ок.
Юля вытащила из ранца две толстенные тетради, уложила их на скамью, сверху положила две варежки. Села рядом с педагогом, перебросила ногу на ногу, а руку положила на спинку скамейки.
– Так пойдет?
– Сама элегантность. Я не шучу.
– Спасибо.
Он прицелился к ее лисьим глазам.
– Ну, лиса, что скажешь?
– Можно, я задам вопрос?
– Интересно, какой?
– Личный.
– Рискни.
– Почему вы такой грустный? – сочувственно кивнула она.
– Потому что старый, – улыбнулся он.
– И не старый вы вовсе. Я знаю, как вы умеете смеяться – заразительно, как молодой человек. Совсем как мальчишка. Были бы вы старым сухарем, не смогли бы позволить себе такой роскоши.
– Ах вот так, да?
– Представьте себе. Может, вы заболели? – нахмурилась она.
– Ну конечно, я заболел. Как говорят: если после пятидесяти вы проснулись утром, а у вас ничего не болит, значит, вы умерли.
– Слышала эту шутку от бабушки. Но я серьезно.
– Болит везде и понемногу. А так, в сущности, я более или менее здоров.
– Вот видите. А значит, причина в другом. Дома что-нибудь? С женой поругались?
– С женой мы не ругаемся уже лет десять, потому что давно разлюбили друг друга и ругаться нам не о чем.
