– Что ж, как пожелаешь. Просветление есть постижение всего в той же мере, в какой оно ведомо ниспославшему просветление божеству. Истинное постижение самого себя и всех прочих. В этот миг все, что ты прежде считал постигнутым, предстает перед тобой в новом, истинном свете, и тебе становится ясно: до сих пор ты не понимал ничего вообще.
Зеваки забормотали, зашушукались между собой, тыча пальцами в сторону Шелка. Кто-то махнул рукой, подзывая проходящего мимо носильщика с тачкой.
– Только на миг, – уточнил Кровь.
– Да, только на миг. Но память-то сохраняется при тебе. Постигнутое не забывается.
Внезапно вспомнив о карточках, по-прежнему зажатых в руке, Шелк спохватился и – как бы кто из придвинувшейся вплотную толпы оборванцев не выхватил! – сунул деньги в карман.
– Ну а когда же оно снизошло на тебя? Неделю назад или год?
Шелк покачал головой, поднял взгляд к солнцу и обнаружил, что тонкая черная линия тени достигла его края.
– Сегодня. Часа еще не прошло. Мяч… я в мяч играл с ребятишками…
Рассказ об игре в мяч Кровь пресек нетерпеливым взмахом руки.
– Словом, тут оно и снизошло. Все вокруг будто бы замерло… сам не знаю, на миг, на день, на год или еще на какое-то время, и всерьез сомневаюсь, что окажусь прав, какой бы срок ни назвал. Может статься, он оттого и прозывается Иносущим, что пребывает вне времени. Вне времени вообще.
– Угу, – промычал Кровь, одарив Шелка скупой улыбкой. – Я-то уверен: брехня все это. Сказки… но, должен признать, в твоем пересказе изрядно, изрядно занятные. Подобного мне слышать прежде не доводилось.
– Я изложил не совсем то, чему учат в схоле, – признался Шелк, – однако чувствую сердцем: все это чистая правда. То есть… – Тут он слегка запнулся. – То есть именно то, что он мне показал… одна из бесчисленных всеохватных картин мироустройства. Понимаешь, он во всех смыслах пребывает вне нашего круговорота и в то же время – здесь, среди нас, внутри. Тогда как прочие боги, по-моему, существуют только внутри, сколь ни велики они с нашей, внутренней точки зрения.
Кровь, пожав плечами, окинул взглядом толпу оборванных, нищих зевак.
– Ну, как бы там ни было, они тебе, вижу, верят. Однако, пока мы тоже здесь, внутри, для нас-то разницы нет ни вот столечко… не так ли, патера?
– Отчего же: возможно, разница и есть либо появится в будущем… сказать откровенно, не знаю. Об этом я пока даже не задумывался.
С этими словами Шелк вновь поднял взгляд. За время их разговора золотая стезя солнца, пересекавшая небо вдоль, заметно сузилась.
– Возможно, разница даже огромна. Невообразимо огромна, – закончил он. – Я лично думаю, разница есть. Есть.
– Так в чем же она?
– А вот потерпи – и увидишь, сын мой. Мне сие тоже весьма интересно, но делать нечего, придется нам с тобой подождать, – ответил Шелк и снова, как прежде, невольно вздрогнул. – Помнится, ты хотел знать, отчего мне ниспослано этакое благословение? Таков был твой последний вопрос. Отчего нечто столь колоссальное могло случиться со столь незначительной особой, как я… верно?
– Верно. Если только этот твой бог не велел держать дело в секрете от всех вокруг.
Осклабившись, Кровь обнажил в улыбке кривые, потемневшие зубы, и Шелк внезапно, ничуть того не желая, куда ярче, чем преуспевающего толстяка в салоне черного пневмоглиссера, увидел перед собой голодного, перепуганного, хитроумного юнца, каким Кровь был в молодые годы, поколение тому назад.
