– Ну и если тебе, патера, самому не в облом…
– «Не в облом»?
– Если ты сам не возражаешь. Не чувствуешь в душе, будто нарушаешь его запрет.
– Понятно, – хмыкнул Шелк и звучно откашлялся, прочищая горло. – Нет, я вовсе не возражаю, но и вполне удовлетворительного ответа у меня нет. Именно поэтому я и выхватил у тебя из рук карточки, именно поэтому – или отчасти поэтому – они мне срочно нужны. Может статься, дело только в поручении… я знаю, у него есть для меня поручение, и от души надеюсь, что поручением все и ограничится. А может, он, чего я опасаюсь уже не впервые, замыслил покончить со мной и полагает справедливым вознаградить меня, прежде чем нанесет разящий удар. Сие мне неведомо.
Кровь, рухнув в пассажирское кресло, снова, как прежде, утер лицо и загривок надушенным носовым платком.
– Благодарю, патера. Теперь мы квиты. Не на рынок ли ты направляешься?
– Да, именно, дабы подыскать для него достойную жертву. За три карточки, великодушно пожертвованные…
– Заплаченные, а не пожертвованные, – перебил его Кровь, развалившись на обитом бархатом пассажирском сиденье пневмоглиссера. – Твой мантейон, патера, я вынужден буду оставить, прежде чем ты вернешься. По крайней мере, очень надеюсь покончить с делами до твоего возвращения. Гризон, подымай верх.
– Постой! – окликнул его Шелк.
Не на шутку удивленный, Кровь снова поднялся на ноги.
– В чем дело, патера? Надеюсь, ты на меня не в обиде?
– Я солгал тебе, сын мой… или по меньшей мере невольно ввел тебя в заблуждение. Ведь он, Иносущий, объяснил, отчего мне ниспослано просветление, и я помнил об этом еще считаные минуты назад, разговаривая с мальчишкой по имени Бивень, учеником из нашей палестры.
Подступив ближе, Шелк воззрился на Кровь свысока, через край наполовину поднятого складного верха роскошной машины.
– Просветление ниспослано мне благодаря патере Щуке, авгуру, возглавлявшему наш мантейон до меня, в начале моего служения. Человеку исключительного благочестия и доброты.
– Ты же сказал, он умер.
– Да. Да, так и есть. Но перед смертью патера Щука молился… и по какой-то причине обращался с молитвами к Иносущему. Молитвы его были услышаны. Услышаны и исполнены. Об этом-то, разъясненном мне в миг просветления, я и должен поведать тебе, во исполнение уговора.
– Вот оно как. Что ж, ладно, давай. Раз уж тебе разъяснили, растолкуй и мне… только, будь добр, поживее.
– Патера Щука молился о ниспослании помощи, – начал Шелк, запустив пятерню в копну и без того порядком растрепанных соломенно-светлых волос. – А когда мы… то есть любой просит его, Иносущего, о помощи, он помогает.
– Ишь, молодец какой!
– Но не всегда – нет, даже чаще всего – не так, как нам хочется. Не так, как мы рассчитываем. Добрый старик, патера Щука, молился, молился истово, а в помощь ему…
– Едем, Гризон.
Воздушные сопла машины взревели, пробуждаясь к жизни; черный пневмоглиссер вздрогнул, всколыхнулся, приподнял корму, угрожающе закачался из стороны в сторону.
– …а в помощь ему, дабы спасти наш мантейон и палестру, Иносущий послал меня, – закончил Шелк и подался назад, закашлявшись от поднятой в воздух пыли. – Так что мне помощи от Иносущего ждать не приходится. Помощь – я сам и есть, – добавил он, обращаясь отчасти к себе самому, отчасти к толпе коленопреклоненных оборванцев вокруг.
Если кто-то из них что-то и понял, то никак этого не проявил. Отчаянно кашляя, Шелк начертал в воздухе знак сложения, прибавив к оному краткое благословение, начинавшееся Священнейшим Именем Паса, Отца Богов, и завершавшееся обращением к старшей из его дочерей, Сцилле, Покровительнице сего, Священного Нашего Града Вирона.
