– Снег! Много белого снега! Кому снега!
Ко мне сбегались бесстрашные аборигены, лепили снаряды и бросали друг в друга: «Война! Война! Защищайся!»
Снег падал прямо в рот и холодил нёбо, и все кругом были – снег, маленькие белые человечки. Но однажды мы вырыли из сугроба замерзшего снегиря. Война кончилась. Женька снял рукавичку и положил в нее птицу. Нам даже в голову не приходило, что хоронить в снегу нельзя. Ведь снежный город – настоящий, он никогда не растает.
Этой зимой снега в Москве почти не было.
***
– Одевайся теплее, ты так за десять минут замерзнешь, а нам стоять долго. Глянь, сколько там градусов.
– Минус семнадцать.
– Ладно, пойдем.
– Пойдем.
«И совсем даже не холодно, – подумала я. – Только пусто как-то. Для кого играть-то?..»
Но Хельгу, похоже, это совсем не заботило. Она прыгала по снегу в кедах и казалась даже довольной. Мимо резвым шагом прошла какая-то пара. Патаки играла, и никогда раньше я не видела, чтобы человеческие пальцы умели двигаться так быстро. Прошел мужчина. И как она вообще на железной дудке в мороз играть умудряется? Пробежала старушка. Вдруг Хельга замолчала.
– Полинка, погоди. Поди сюда. Иди чаю горячего возьми. Вот, у меня есть пять рублей. У тебя есть что-нибудь?
Я порылась в карманах.
– И у меня пять.
– Отлично. Беги.
Пока мы пили чай, я заметила, что руки у Патаки почти синие.
– Тебе очень холодно?
– Да фигня, забей. – Губы у нее потрескались. Она промокнула их салфеткой и продолжила играть.
Время шло, мне самой было очень холодно, и я прыгала рядом на асфальте. Никого. Только одна девочка недалеко от нас остановилась и смотрит.
– Хельга, так больше нельзя. Арбат пустой, здесь нечего делать. Кому захочется гулять в такой мороз? Пойдем в переход, там хотя бы люди есть.
– Вы уже уходите? А мне так понравилось, как вы на дудке играли… – Невысокая, чуть полноватая девушка с детским лицом смотрела так, что не ответить ей было бы просто кощунством.
– Да мы в переход. Замерзли.
– А с вами можно?
– Ну пошли, – Патаки пожала плечами. – Тебя как зовут-то?
– Соня. Я только сегодня из Перми приехала. Вот жду, пока тетя моя с работы вернется. Я жить с ней буду.
***
Ух, какая толпа! В Трубу, похоже, сбежались все, даже те, кто в метро не собирался. Люди стояли стайками, пили пиво, курили, и наша музыка была для них очень кстати. Да и нам было не так холодно. Щедростью никто, конечно, не отличался, но мелочь в колпак все же летела. У Сони в тепле раскраснелись щеки. Вдруг музыка прекратилась. Я недоуменно посмотрела на Хельгу. Вот черт, менты.
– Пойдем домой. Здесь сегодня другая смена, эти нам житья не дадут, сожрут вместе с дудками. – Патаки была злой. – Ладно, Соня, мы домой. Звони, если что. – Мы уже успели обменяться номерами.
Посчитали деньги. Тридцать пять рублей.
На корм Рыжему хватит.
***
Той зимой было слишком холодно, чтобы сейшенить. Денег не хватало. Я старалась подрабатывать где только можно. Даже в институте.
***
Между желтых кирпичей, прикрывшись инеем, спал Мох. Он видел сны о том, как двор заполняется гомоном и смехом. Он оставался зеленым несмотря ни на что, пусть его даже выковыривали палками из-под кирпичей, пусть пытались выморозить снегом, ерунда – он огромен, он повсюду, он обнимает весь древний дом своими бесконечными зелеными пальцами. И спит, все время спит, и дому с ним не страшно.
Поэтому я шла тихонько, почти на цыпочках, насколько позволяли каблуки и пьяный шум в ушах. А потом подумала: это ж какая несправедливость! Бедный, он все время спит, и ему, наверное, одиноко… Поговорю с ним. Я села на крылечко и стала негромко шептать в зеленое ухо. Ухо подрагивало во сне и не прогоняло меня.
