– Помнишь Стаса, – смеется Сашка, – который на третьем курсе пьяный, как кол, на лекцию пришел и у препода похмелиться попросил?
– Помню, – смеюсь я в ответ. – Только не Стас, а Денис, и не пьяный, а обдолбаный, и не похмелиться, а закурить.
– Какая разница? – смеется Сашка. – Встречаю его в Таиланде, прикинь. А он в шоу трансвеститов работает. Волосы черным выкрасил, линзы черные поставил. Сам худой и как будто ростом поменьше. «Во дела», – думаю. Я к нему подгребаю: «Здорово, Стас! Как ты сюда попал?» А он морду воротит, что-то по-тайски лопочет. Типа, не узнал. Ну, думаю, хер с тобой! Ладно, может, скрывается человек. А Женьку Безноздреву помнишь? С нами училась. Толстая такая.
– Погоди, Сань. С нами парень учился, Безноздрев. Тот действительно толстый был. И звали его вроде Женькой.
– Какая разница? – смеется Сашка. – Женька и есть Женька. Не поверишь! Родила она в Куршевеле. Я там в местный клуб к диджеям приезжал потусить, и вот довелось встретиться. И прикинь, говорит, что ребенок – мой. А я с ней лет десять не виделся. Подкидывает же жизнь сюрпризы! Да, старик, жизнь кипит. Бурлит жизнь, я бы сказал.
Я киваю в ответ, типа: «Жизнь действительно бурлящая субстанция».
– Твою бывшую жену встретил, Ингу, – серьезным тоном продолжает воспоминания Сашка. – В Швейцарии в частной клинике лечится.
– Брат, я никогда не был женат на Инге. Я не уверен, но по ходу я вообще никогда не был женат.
– Я тоже, – Санек, с сожалением кивает головой, – но не в этом дело. Я к тому, что досталось человеку. Да, старичок. Поломала ее жизнь. Как вы расстались… так и под откос все у нее пошло. Переживает она очень. Привет тебе передавала. Передавай, говорит, привет моему крокодилу.
– Почему крокодилу? – удивляюсь я.
– Не знаю. Может, потому что Гена? Типа крокодил Гена?
– Наверное, – смеюсь я.
Разговор зашел о здоровье.
– А у меня, старик, проблемки кое-какие имеются в этом разрезе, – по секрету сообщает мне Сашка. – Был я в Сан-Тропе, в клубешнике одном. Захотелось мне драйва. Я голову в колонку засунул, в самую гущу динамиков, и теперь вот какие-то детали стал забывать.
– Да, – посочувствовал я, – колонки – это такая коварная вещь.
– Какие колонки?
– Санек, не будем вдаваться в детали… – Я перевожу разговор на другую тему.
Жалуюсь ему на вечную тоску, мертвость окружающих, их лицемерие и пошлость. Рассказываю ему о своей перманентной депрессии в этом сером и скучном мире, где я – реликт.
– Меня, Саня, депрессняк постоянно давит. Я не жалуюсь, нет. Я привык к этому ощущению нехватки чего-то важного. Я даже испытываю особый, сродни мазохистскому, кайф. Но чувство нереальности моего пребывания здесь, среди духовно/мертвых антиподов, самому мне кажется нереальным. Порой возникает чувство, что я сплю! Я все жду, что вот-вот проснусь и… и я, типа, грузчик в каком-нибудь захудалом городишке, а вместо жаркого лета мертвенно-холодная зима. Все чем я жил эти пустые годы – пошло и некруто. Весь этот гламурный глянец – полный отстой и еще более полная жесть! Я расту, я выше всего этого, но узкие рамки псевдосветской жизни, низкие потолки общественной морали и границы завоевавшей мир тупости не дают развиваться моему «я» во всех направлениях. Я уже не тот Сергей, которого ты когда-то знал. Происходит ревальвация моего «я», но я не в силах заставить мир измениться под меня. Должен произойти ребрендинг в сознании этих живых мертвецов. То, что сейчас называется «гламур», должно называться «полной лажей». И когда большинство это осознает, тогда возможен какой-то сдвиг, и мы не будем такими… – Носком ботинка я показал на мирно спящую под столиком Ольгу. – Пойми, театр начинается с вешалки, а жизнь начинается с грязных рук акушера, который тебе привязывает бирку с номерком, словно зверенышу. Не об этом ли номере написано предупреждение в Апокалипсисе? А жизнь. МХАТ, Большой театр – это все хуйня по сравнению с этими постановками театра абсурда, именуемого жизнью. Жизнь – это не что иное, как хеппенинг. Отсутствие логики во всем. Я все больше прихожу к выводу, что смерть – это благо!
