Весь монастырь вышел провожать нас в странствие.
– Как они теперь будут? – бормотал про себя Даниил.
Все они верили, что это место охраняет неведомая сила. Только Даниил знал, что это.
– Мне недолго осталось, – продолжал он.
– Глупый, это только начало пути.
Тёплое летнее утро. Ветер треплет соцветия кашек. Детская рука касается другой детской руки. Мальчик и девочка, оба одетые в белые полотняные рубахи, лежат в траве. Летним снегом летят над их лицами былинки одуванчиков.
Дети не похожи друг на друга: она смуглая, зеленоглазая, он русоволосый, бледный, сероглазый, но на их лицах одинаковое выражение уверенности и покоя. Они слушают еле уловимую музыку цветов. Эта музыка переливается радужной аурой, то поднимается высоко в небо, то стелется по земле. Но вот эту музыку заглушает нарастающий топот конницы. Всадники хлещут коней и разжигают свою ярость диким гиканьем.
Вскоре раздаётся звон колокола в городском соборе и в небо поднимается чёрный дым.
Девочка и мальчик поднимаются и, взявшись за руки, идут в направлении города.
Из раскрытых настежь городских ворот валит чёрный дым. Дети входят туда, как в пасть с вырванным языком. Они идут в самую гущу сражения, в гущу крика, плача, скрежета металла. Там, где они проходят, люди падают без сил и пламя гаснет. Оставив за собой тишину, дети покидают город. Они идут дальше.
Большой песчаный кит живёт в бухте возле моего дома. Было время – закидывала буря в его пасть пиратские корабли.
Мачты этих кораблей пустили корни и проросли сосновым лесом на спине кита. И как тряхнёт этот лес порыв ветра, так зазвенит в зелёных парусах: «Йо-хо-хо и бутылка рома!»
Ранняя осень. Ещё сохранилась зелень в жёлто-красной седине листьев. Кокетливо проглядывает сквозь ворсинки мха оранжевая бахрома лисичек.
Намеренно громко шуршу листьями. Здесь полно змей. Самая опасная из них – змея времени – наступишь ей на хвост и канешь в другое время. Её следы здесь повсюду – электрические провода памяти, покрытые травой тропы, по которым ходят лишь призраки. В восточном пригороде Стокгольма часто встречаются покинутые жилища: дома, хутора, подворья или целые деревни, поглощённые лесом.
Чёрные остовы из полусгнивших досок, как забытые суда на причалах в бухтах времени. Еле заметные в траве, каменные квадраты фундаментов усыпаны летом земляникой, осенью – маслятами. Заросшие опушки полыхают пионами, удивляют медовыми плодами статных яблонь.
Там иногда встречается как послесловие оседлой жизни покорёженный вагончик – приют бездомных.
Покинутый господский дом окружал разросшийся малинник. Люди, почему-то обходили его, хотя аллея к дому манила вглубь россыпью земляники летом и блеском коричневых шляпок боровиков осенью.
Не то что бы я польстилась на рассыпанные приманки. Видно, наступила на хвост змеи времени, и она укусила меня.
Я вышла к дому на закате. Продралась сквозь малиновые кусты.
В доме-призраке не было дверей, и крыша над залой провалилась. Сколько ему лет? Двести, а то и больше. Все пространство вокруг увито плющом… Балкон, как капитанский мостик с видом на пруд.
Там, наверное, был медный морской колокол, в который звонили, когда был готов обед, чтобы слышали те, кто удил рыбу в пруду неподалёку Вокруг дома полукруглая стена из булыжников – как крепость, и сложенная из камней пристройка – видимо, винный погреб.
Внутри дома птичьи гнёзда, покрытая густой пылью растрескавшаяся мебель.
