Началась месса, я в последний раз взглянул на слепые затылки родителей, затем встал и быстро вышел из церкви. Я знал, что отец ни в коем случае не уйдет раньше, чем закончится месса, да и потом по своему обычаю, вальяжно пройдется по городу, раздавая свои лизоблюдские приветствия, поэтому, ранее, чем через два часа они не попадут домой, а значит и не начнут искать меня.
Сделав только первый шаг, я ощутил себя, как будто другим, мое сознание обнулилось, словно ничего и не было до этого момента, на ситуацию остро реагировал только организм. Мое сердце билось в бешеном ритме, отдавая пульсирующим эхом в висках, а в ногах появилась такая легкость, словно их тащила упряжка собак. Столь различимые и запоминающиеся картины по дороге в приход, сейчас превратились в один длинный мазок. Я бежал, а в голове вертелась только одна мысль: жизнь уже никогда не будет прежней, этот день, окно в новый мир, но оно отнюдь не на первом этаже и если я не удачно спрыгну, то могу остаться хромым на всю жизнь, а возможно и сверну себе шею.
Всего через несколько минут я забежал в дом, поднявшись в свою комнату, я еще раз проверил рюкзак, со своими скромными пожитками, который собрал прошлой ночью. Удостоверившись, что ничего не забыл, с замиранием сердца, я пошел в комнату отца. Я уже нисколько не колебался, но состояние мое сложно назвать хладнокровным. Еще бы, впервые я совершал преступление, кражу, и у кого. Но вдруг мне пришла мысль, от которой я не произвольно улыбнулся сам себе и даже внутреннее напряжение ушло на нет. Я быстро сбегал на двор и прихватил с собой кусок навоза. Затем поднялся, забрал деньги, а вместо купюр аккуратно завернул в ту самую бархатную тряпицу мой эквивалент его любви. Моя улыбка стала еще шире, когда я представил его лицо в момент обнаружения подмены. Впрочем, это заставит его мной гордится, ибо я совершил замечательную сделку – произвел обмен, по самому выгодному для меня курсу. При этой мысли я рассмеялся в голос, как душевно больной и рванул к железнодорожному вокзалу.
Всего час спустя после моего успешного побега я спокойно трясся в поезде, который увозил меня подальше от родного города. За свои восемнадцать лет, я нигде не был. Отец никогда не брал меня с собой в другие города, куда иногда ездил по своим делам, считая это дополнительными и не позволительными расходами. Он думал, что великолепно возмещает это своими рассказами, но после поразительно живописных картин, которые рисовал в моем воображении мистер Бишоп своими историями, его казались зарисовками черно-белой пастелью.
Со мной в купе сидели еще трое. Лысоватый интеллигентный мужчина, который читал газету и то и дело поправлял очки на переносице, но интеллигентность его оказалось напускной, это я понял после того, как он вытащил арахис и начал громко сплевывать кожуру в руку. Рядом с ним сидела молодая особа, по всему видно студентка. Самое примечательное в ней был ее римский профиль. При каждом ее повороте в сторону окна, он перекрывал мне солнечный свет, так что он еле брезжил, через ее огромные крылья носа. А слева от меня сидел огромная детина, не понятного мне возраста. Лицом он выглядел очень молодо, но седина в волосах, загрубевшие руки и тучность, выдавали его не юный возраст. Он сидел в позе священника, держа руки на коленях, прикрывая огромными ладонями книгу, аккуратно завернутую в газету, от чего он казался еще более нелепым.
