«Дженкинс! – позвал лорд Пиппингтон. – Вы это слышали?»
Камердинер появился в дверях кабинета с непроницаемым, как всегда, лицом. «Весьма необычные звуки, милорд, – подтвердил он. – Похоже на чрезмерное проявление веселья, не совсем уместное для столь позднего часа и столь… меланхоличной погоды».
И в этот момент в дверь их дома кто-то отчаянно забарабанил. Не постучал вежливо, а именно заколотил кулаками, словно от этого зависела его жизнь. Дженкинс, не выказав ни малейшего удивления, проследовал в холл. Эш двинулся за ним.
На пороге, когда Дженкинс отворил дверь, стоял молодой констебль, запыхавшийся, с перекошенным от ужаса и… чего-то еще лицом. Он пытался что-то сказать, но из его рта вырывались лишь какие-то булькающие звуки, перемежаемые взрывами неудержимого, совершенно неконтролируемого хихиканья.
«Молодой человек, возьмите себя в руки! – строго произнес Эш, хотя вид блюстителя порядка, сотрясающегося от смеха и слез, вызывал скорее недоумение, чем желание отчитывать. – Что случилось?»
Констебль, сделав над собой нечеловеческое усилие, сумел выдавить несколько слов сквозь приступы хохота: «Там… на углу… с мистером Хамфри… он… он… ха-ха-ха… он не может остановиться… хи-хи… о, Боже!» И снова его накрыла волна смеха, такого заразительного, что даже Дженкинс, казалось, с трудом сохранял свою гранитную невозмутимость.
«Мистер Хамфри? Владелец табачной лавки? – уточнил Эш. – Что с ним?»
«Он… он просто… смеется! – Констебль икнул. – Стоит посреди улицы… и хохочет… как… как безумный! Мы пытались его успокоить… но это… это заразно… Хо-хо-хо!» Он прислонился к дверному косяку, не в силах больше стоять прямо.
Лорд Пиппингтон обменялся быстрым взглядом с Дженкинсом. Предсказание Пипа начинало сбываться с пугающей точностью.
«Дженкинс, мой плащ и шляпу, – распорядился Эш. – И, возможно, ваш самый крепкий зонт. Похоже, нам предстоит стать свидетелями весьма необычного… представления».
«Я бы также рекомендовал нюхательную соль, милорд, – невозмутимо добавил Дженкинс. – На случай, если веселье окажется чрезмерно утомительным».
Картина, открывшаяся им на углу Сэвил-Роу и Брук-стрит, превосходила все ожидания. Несколько человек сбились в кучку, испуганно перешептываясь и указывая на фигуру, стоявшую посреди мостовой под тусклым светом газового фонаря. Это был мистер Хамфри, обычно степенный и несколько угрюмый владелец табачной лавки, известный своим первоклассным вирджинским табаком и полным отсутствием чувства юмора. Сейчас же он, запрокинув голову, заливался таким гомерическим хохотом, что, казалось, вот-вот лопнет. Его лицо было багровым, глаза выпучены, а из горла вырывались звуки, в которых смех смешивался с каким-то отчаянным воем. Он держался за живот, сгибался пополам, топал ногами, но хохот не отпускал его.
Вокруг него стояли еще двое или трое зевак, которые, пытаясь помочь или просто из любопытства подошедшие слишком близко, тоже начинали хихикать, сначала неуверенно, а потом все громче и безудержнее, словно невидимая волна веселья накрывала их одного за другим.
«Невероятно, – пробормотал Эш, чувствуя, как по спине пробегает холодок, на этот раз вызванный не сыростью, а чем-то иным, более тревожным. – Это уже не просто смех. Это… какая-то напасть».
Призрачный Финеас Уистл материализовался рядом с ним, скрестив руки на груди и с видом знатока наблюдая за происходящим.
