Эти мечтания оборвались внезапно… Однажды – Илье шёл уже девятнадцатый год – октябрьским вечером, сын возвращался домой после праздничного застолья, проведённого в кругу друзей-однокурсников. В тесном переулке злой человек подошёл со спины и, свалив юношу наземь ударом чего-то тяжёлого и тупого, опростал карманы его одежды, попутно унеся с собою и часть ещё неокрепшей души. До ночи, прежде чем прохожие обнаружили и отвезли его, окровавленного, в больницу, Илья лежал под балконами в свете окон старой общаги. А утром, придя в сознание, узнал от врачей, что получил повреждение мозга и отныне до скончания века обязан жить с титановой заплатой в кости черепной коробки. Вскоре обнаружились проблемы в общении: Илья упускал окончания слов, когда говорил, иногда и вовсе терял способность выражать мысль, и лишь полгода спустя, после долгого курса физиотерапии, речевые навыки стали восстанавливаться. Но едва Наталья Игоревна облегчённо вздохнула, решив, что крупные несчастья обошли семью стороной, как, словно в наказание за её преждевременный оптимизм, открылась действительная беда: Илья замкнулся в себе, стал уходить в запои, нюхал лак и бензин, сделался задиристым и жестоким. Да, лаком дышал он ещё и раньше. На памяти Евхаритской было два случая, когда она заставала сына с пакетом дома. Но то была лишь маленькая детская глупость, а теперь, когда вдыхать пары начал сложившийся человек, это уже никак не казалось ей пустяком. Теперь она заставала его на заросшем пустыре за их домом. Илья с баклажкой пива, спрятанной под куртку, сидел на земле, клонясь над банкой с клеем или бензином. Втыкал в пространство, хохоча над тем иллюзорным, что представало перед ним в минуты токсикоза. Другой раз, надышавшись, Илья шёл к дороге и подолгу стоял на обочине, ожидая лихого водителя, чтобы пробежать прямо перед бампером его автомобиля – такой странный способ пощекотать нервы, придуманный его повреждённым умом. И ещё об одном подобном развлечении рассказывали Наталье Игоревне. Перебрав пива, её Илья садился в городской автобус и приставал к пассажирам, в надежде затеять драку, что, слава богу, никогда не сбывалось, потому что в маленьком Гагарине все его знали и старались не замечать. Иногда, если Илья вёл себя совсем уж неподобающе, его сообща выталкивали на обочину и тогда он шёл к кустам и рыдал, даже и не рыдал, а рычал сквозь слёзы: «Неужели это я? Неужели это моя жизнь?»
Горькие безадресные стенания, не раз слышанные горожанами, передавались матери и вот теперь против воли вставали в памяти, заставляя Наталью Игоревну содрогаться от обиды и жалости.
Евхаритская пошевелилась, едва не упала и поняла, что дремлет. Она поднялась, утёрла лицо, не спеша, побрела по тропе. Раз уж она оказалась в лесу, хорошо бы собрать грибов или ягод. Но мысли о сыне ещё долго не отпускали её, так что в уме снова и снова рождались воспоминания о неприятностях, пережитых в прошлом.
Да, она пожертвовала всем ради него… Работала с утра до вечера, напрочь отказалась от личной жизни, каждый год копила на отпуск, чтобы летом побывать с сыном на море. Как и почему совместный их быт обернулся тем кошмаром, в котором она жила ныне?
И Наталья Игоревна припомнила, как месяц тому назад сама она укрыла Илью на садовом участке…
Прошёл год после травмы. Илья устроился в автосервис, ему удалось сдать на права, он взял в банке кредит и купил подержанную иномарку. Это был японский хетчбэк – ниссан альмера, новая модель. Раз или два Наталья Игоревна видела, что Илья подвозил девушек, и ждала – вот-вот сын найдёт жену, оставит свои привычки и превратится в благоразумного человека, опору и защиту для близких. Каждую весну она стала переезжать на дачу, оставляя сына одного в городской квартире, дабы он в тиши и покое свободно строил личную жизнь. Но ни в первый, ни во второй год Илья не женился. От машины он вскоре избавился, не сумев совладать с кредитом, а оставшиеся деньги профестивалил. Едва проводив мать, он устраивал дома вертеп, пускался в загулы и искал неприятностей. На редкие же упрёки отвечал, что это в его понимании и значит – строить личную жизнь.
