В Каире разгоряченные власти обещали нам золото, винтовки, мулов, много пулеметов и горных орудий, но последних, разумеется, мы никогда не получили. Вопрос об орудиях являлся вечным мучением, так как турецкая артиллерия превосходила нас намного.
Мы получили большое подкрепление в лице Джафара-паши, багдадского офицера из турецкой армии.
Прослужив с отличиями в германской и турецкой армиях, он был послан Энвер-пашой, чтобы организовать войска шейха Сенусси. Он прибыл туда на подводной лодке, превратил диких людей во внушительную силу и проявил тактические способности в двух битвах против англичан. Затем его взяли в плен и заключили в Каирскую цитадель с прочими военнопленными офицерами.
Однажды ночью он бежал оттуда, пользуясь веревкой, сделанной из разорванного на полосы одеяла, но веревка оборвалась под тяжестью его тела, и при падении он повредил себе лодыжку. Его вновь захватили в беспомощном состоянии. В больнице он дал честное слово, что не убежит, и был выпущен на свободу после того, как заплатил за изодранное одеяло.
Но однажды он прочел в какой-то арабской газете о восстании ишана и о казни турками многих выдающихся арабских националистов – его друзей – и понял, что он все время сочувствовал неправому делу. Фейсал, разумеется, уже слышал о нем и решил назначить его главнокомандующим своими регулярными войсками, усовершенствование которых являлось сейчас нашей главной задачей.
В Каире находились Хогарт, Ллойд-Джордж,[28] Сторрс-Дидс и множество наших старых друзей. Круг доброжелателей арабского дела в их среде поразительно расширился. Сэр Арчибальд Мэррей внезапно понял, что против арабов сражается больше турецких войск, чем с ним самим, и начали припоминать, что он всегда относился благосклонно к восстанию арабов. Адмирал Уэмисс был исполнен такой же готовности оказать помощь, как в наши тяжелые дни возле Рабега. Сэр Реджинальд Уингэйт, верховный комиссар в Египте, был счастлив успехом дела, которое он поддерживал уже в течение многих лет. Я считал несправедливым это счастье, так как Мак-Магон, действительно рискнувший первым приступить к этому делу, был разбит как раз перед тем, как оно начало преуспевать.[29]
Я вернулся в Ваджх в интересное время. Мы приводили наш лагерь в порядок. Так как согласно обычаю лагерь раскидывался на большом пространстве, моя жизнь протекала в постоянном движении взад и вперед; в палатку Фейсала, в английские палатки, к палаткам египтян, в город, в порт, на радиостанцию. Я целый день, без устали, ходил по этим тропинкам в сандалиях или босиком, закаляя свои ноги, медленно привыкая ходить без особого труда по острому и горячему грунту и готовя свое уже закаленное тело к более трудным испытаниям.
Арабы недоумевали, почему у меня не было лошади, и я заставлял их ломать себе голову непонятными рассказами о закалке моего тела или убеждал их, что я охотнее хожу пешком, чем езжу верхом из сострадания к животным: и то, и другое соответствовало истине. Что-то оскорбительное, неприятное для моей гордости поднималось во мне при виде этих низших форм жизни. Их существование набрасывало тень рабства на человеческий род, даже на отношение Бога к нам, и пользоваться этим, быть вынужденным лгать им казалось мне позорным. То же испытывал я при виде негров, которые игрой на тамтамах доводили себя до исступления. Их лица, сильно отличаясь от наших, были еще терпимы, но непереносимо было то, что они совершенно походили на нас своим телосложением.
