Все таки умел этот старый хрыч находить с людьми общий язык. Каждый раз именно ему удавалось совершать самые успешные сделки, именно он умудрялся отмазываться он доставучих солдат, которые не хотели пропускать караван, именно он терпел несносный характер своего компаньона и теперь именно он смог отвлечь мальчишку от трагедии, которая постигла его в этот злосчастный день.
Чад наблюдал за ними уже около 15 минут, ему нравилось это зрелище и он сам не мог понять почему, хотя ответ был довольно очевиден. Просто старый воин не мог признать даже самому себе свою, как он считал, слабость. С людьми, с которыми можно было поговорить хоть о чем-то, пути наших странников разошлись еще десять дней назад. Это были “местные” чернокожие торгаши, направляющиеся к себе на родину в Салаван. Они почти не понимали центральный язык и большая часть общения с ними сводилась к жестам и попыткам связать во что-то внятное отдельные слова на салаванском. Друзьями их назвать сложно, это были попутчики, вынужденная мера, без которой пересечь центральную часть пустыни живыми являлось непростой задачей. Хотя и надежными людьми они не являлись и каждый мог вставить тебе нож в спину, шансы выжить здесь с ними сильно возрастали. К тому же, люди – есть люди, у них есть свои судьбы, мысли, желания. С ними ты и сам чувствовал себя человеком, а не просто бесчувственным телом, бесцельно блуждающим по бескрайним просторам песка.
Старый воин страдал от одиночества, и речь даже не о месяцах в безлюдной пустыни, и не о годах в чужой стране. Он просто был один во всем этом мире: у него не было ни детей, ни жены, ни родственников. Одна часть друзей погибла на войне более двадцати лет назад, другая разбрелась по миру. Единственный, с кем Чад был не разлучен – это Эзоп. Хотя его присутствие в жизни Чада было само собой разумеющимся.
В моменты раздумий старик понимал, что всему обязан своему другу, равно как и Эзоп ему. Сейчас старику хотелось избить себя до полусмерти за свой скверный характер и острый язык, который в моменты гнева мог наговорить очень много лишнего. Эзоп же уже давно привык к вспыльчивой натуре своего товарища, и на пустяки, по типу слов сказанных в горячке, не обижался.
Глаза торговца стали мокрыми. Он попытался сдержаться, но было уже слишком поздно: скупая слеза потекла по щеке.
Неожиданно мальчик обернулся и посмотрел в сторону Чада, после чего что-то спросил у Эзопа. Тот одобрительно кивнул, и оба тут же поднялись с насиженных мест. Вскоре парочка уже расспрашивала Чада о раненом.
– Стрелу я вытащил. Все, что нам остаётся – ждать, – важно заявил фиазец.
– Он будет жить? – взволнованно спросил мальчик.
– Должен, пока его жизни ничего не угрожает.
Услышав эти слова, лицо юноши, угрюмое и печальное, вмиг прояснилось. Он бросился к Чаду и обнял его. Старик, не рассчитывающий на столь бурную реакцию, засмущался.
– Ну все, все – задушишь, – сказал он, пытаясь ослабить хват мальчишки.
– Спасибо, – тихо прошептал на ухо Чаду сдавленный шепот.
Юноша изо всех сил пытался сдержать слезы. И это почти получилось, если не считать голоса, который все равно его выдавал.
Старик отодвинул от себя парня и посмотрел ему в глаза.
– Так как тебя все таки зовут?
– Эйрик, – сказал мальчик, вытирая намокший правый глаз.
– Хм, Эйрик, – задумчиво проговорил воин, – красивое имя. Я – Чаддар, но можешь называть меня Чад. С Эзопом, полагаю, ты уже знаком.
