Мы должны быть как подружки, но я не разделяю её интересы. Не хочу слушать жалобы на политику, экономику, как всё плохо, не согласна. Я маме не свой человек, ей нужны те самые, убитые. Просто не могу вместить в себя все желаемые качества, стать противоположной, параллельной, перпендикулярной самой себе. Но если бы это каким-то чудом получилось, я стала бы не собой, заслужила бы невероятное одобрение, услышала бы такие добрые слова, каких не слышала никогда. Я удивилась бы этому не меньше, чем солнцу в зените среди зимы.
Я боюсь потерять мамину любовь. Ведь было и много хорошего, а теперь меня можно бросить, я ведь уже не ребёнок. Тщательно обдумываю, что говорить ей, а что – нет. Говорю, что прочитала где-то, услышала, чтобы ругала не меня, а вымышленную куклу для битья. Для мамы у меня должно быть всё хорошо. Когда грубо со мной разговаривает, мне становится жутко, ведь это значит, что я бесконечно плохая, больно чуть не физически. Словно я ещё не родилась и по-прежнему без одобрения не выживу.
Я разгадала загадку! Кумира невозможно любить по-настоящему, только качели обожание-ненависть. От кумира требуешь идеальности, а он не может её дать. Легко иметь кумиром далёкого артиста. Выдумай про него что угодно, всё равно ведь не узнаешь, как оно на самом деле: храпит или не храпит, лезет с неприятными разговорами или не лезет. И даже если узнаешь, тебе с ним не жить и это не терпеть. Но, что самое интересное, далёких кумиров у меня не было никогда. Могла, конечно, увлечься какой-то личностью, интересоваться подробностями, всё время говорить о ней, но при этом никогда не идеализировала. Хотела подражать, но исключительно в том, с чем согласна.
После конца вуза (там было всё плохо) я просто не могла жить. Я жила дома в постоянном страхе получить плохую оценку. Надо было угадать настроение. Время проходило зря. Я ложилась спать почти утром, не хотела новый день. Мамины двойные послания меня запутывают совершенно. Хочет, чтобы я была уверенной в себе, и при этом грубо разговаривает. Повторяет, что не надо зависеть от чужого мнения – и переживает, что про меня кто-то плохо скажет, стыдит после такого. При этом стоит мне самой себя ругать – опять не нравится: говорит, что унижать себя нельзя.
Я маме не Михаил Круг! Я другая, не могу бандитам сказать: "Приходите в мой дом, мои двери открыты". Причём с полом это не связано. Мой папа или, к примеру, учитель истории не стали бы. А есть жёны киллеров. Убивая ребёнка, убиваешь в себе материнство, способность к безусловному принятию, остаётся не мать, а дерзкая старшая сестра, которая на прямые просьбы стать мягче, не ранить, начинает над этим смеяться: "Больно ей! Умереть хочет! Посмотрите на неё! Когда пол мыла"?
Весна опять пришла. После Пасхи я устроилась на работу. Мама тоже. Я разрешила себе влюбиться. Да, внутри продолжала ругать себя мамиными и своими словами, не верила, хотя так хотелось. Мама в пылу ссоры сказала, что меня никто не полюбит. Я слишком плохая и глупая, моё призвание – быть рядом с мамой всю жизнь, посвятить ей себя, быть фанаткой, контейнировать её эмоции. Не нравится моё мнение? По версии мамы сумасшедшая, взбесилась, от безделья (сама же отвлекала и лезла со всякими бытовыми идеями). А когда сама кричит – это воспитывает и мотивирует.
Не может быть, что все ругающие меня не правы. Правда всегда горькая. Добро всегда через боль, не больно – значит, не любят. Мне часто говорилось, что через мягкое отношение заманивают в плохие компании. Ведь и хорошее есть, мама бывает очень даже приятной. Виталику не важно, есть ли у меня диплом, я первая сказала – даже не придал значения, мои студенческие истории слушал, думая о моей личности, а не формальных успехах. Я сразу же рассказала, какая плохая, чтобы не было иллюзий. Ему нужна другая, хорошая, недаром меня знакомые одёргивали, когда с кем-то разговаривала: "Не мешай. Человек не хочет с тобой беседовать, просто стесняется сказать, а я вижу".
